— И промышленность понемножечку глохнет, — заметил Константин: — двадцать пять заведений, а рабочих без малого семьдесят три.
Обсудили и последнюю новость: шли слухи, что проводят железную дорогу. До ближайшей станции будет не сто пятьдесят, а семьдесят пять километров.
— К озеру подбираются, — прикидывался озабоченным Михаил. — Штука серьезная. Сорок восемь квадратных километров воды, второго такого моря не сыщешь. И другого добра у нас сколько угодно, — продолжал он с притворной серьезностью. — Исправник — пьяница, пристав — жулик, городовые — взяточники. Эх, тебе бы, Костя, по /юридической части пойти — закон отстаивать, за справедливость стоять.
Так началось обсуждение того вопроса, которого оба избегали. Надо было решить, кем быть Константину, чему посвятить свою жизнь. Отдаться ли химии, изучать ли естествознание для собственного удовольствия или пойти на юридический факультет.
— Мало ли кому что не по душе, — сурово поучал его друг. — Станешь адвокатом, до высоких чинов доберешься, будет своя опора у бедняков. Вот когда за правду бороться…
Служение народу, конечно, важное дело — всюду пьянство, невежество и произвол, — но легко ли расстаться с любимым занятием? Он мысленно видел себя химиком.
— А что, если так, — робко возражает молодой человек: — стать, к примеру, врачом, физиологом, изучать болезни людей — ведь тоже народу облегчение?
И, пользуясь заминкой, тем, что друг не приготовился к ответу, он спешит продолжить:
— В одной Чухломе сколько зла! Чем только знахари народ не калечат! Давлеными улитками, жабьим сердцем кормят больных, мышиный помет заставляют глотать. Вот где нужен свет знания!
Уже не впервые в жизни Константина возникает затруднение подобного рода. Так же нелегко решался вопрос, идти ли ему в семинарию или в гимназию. Никто дома не знал, что тайком добытые книжки, прочитанные на чердаке, не оставили у мальчика ни веры, ни уважения к церкви. В ту памятную пору Константин темной ночью поплыл в монастырь к отцу Рафаилу за советом. Сосланный монах всю ночь напролет увещевал мальчика, читал ему «Трактат о человеческой природе», «Естественную историю страстей и трагедий» Юма, внушал ненависть к церкви и настойчиво советовал учиться в гимназии. Из семинарии, куда родители отдали его, он скоро вернулся. Трактаты Юма засели в голове вольнодумца, и молодого философа выгнали из школы.
Тучи краем закрыли луну, и озеро сразу померкло. Ночь густо осела кругом. Константин жарко убеждает друга, вдохновенно звучит его речь:
— Народу можно всяко служить, были бы желание и верность идее. Кто больше сделал для человечества — Дарвин или Бисмарк, Кеплер или Наполеон, Пирогов или Плеве? Химик Пастер стоит тысячи адвокатов, братья Ковалевские — всех английских министров. Не так ли?
Михаил молчит. Что он может возразить?
— Я окончу университет, — льется страстная речь Константина, — стану ученым, и ты, Мишуха, будешь моим первым помощником. Не придется тебе ездить по ярмаркам, помогать матери в торговле, мы будем неразлучны всю жизнь.
Возбужденный картиной, им самим нарисованной, он не видит усмешки друга. Где уж вместе работать — один полон энергии и здоровья, а другой доживает последние дни: туберкулез подтачивает его силы.
— Я и книги уже достал, — шепчет будущий физиолог.
Он вынимает из сумки несколько книжек и прижимает их › к сердцу. Пальцы, чуть касаясь, скользят по страницам, он не дышит, захваченный радостью. Дается же людям такая любовь! Впрочем, как не любить книги? Кто другой расскажет ему о химии жизни и вещества, откроет неведомые тайны? Да, всего больше в мире он любит книгу. Рваная ли, старая — неважно. Он подберет каждый листик, склеит, обрежет и сохранит, как реликвию.
Михаил машет рукой и скорбно усмехается.
Когда Константин вернулся из города в студенческой фуражке и в куртке с голубыми петлицами, его друг умирал от туберкулеза.
Скорбные размышления и счастливая встреча
Учение длилось недолго. Мечтатель из Чухломы тайком едет в Женеву. Он на скверном счету у полиции. У нее достаточно для этого оснований. Его речи порой слишком страстны, полны туманных идей о служении народу, о борьбе с произволом. У него опасная манера не в меру цитировать философов. «Тьма тягостна, — повторяет он, — не только для глаза, но и для слуха; зато внесение света в тьму, сколько бы труда оно ни стоило, несомненно должно доставлять наслаждение и радость». Надо было уехать, пока не поздно. Естественный факультет не окончен, но он думает сейчас о другом. В Цюрихе и Женеве читают лекции знаменитые химики — не заняться ли ему химией?
Полтора года спустя он снова на родине, в Казани, и вновь перед ним нерешенный вопрос: продолжать ли занятия на естественном отделении, стать со временем биологом или, может быть, учителем? Ведь он обещал посвятить свою жизнь служению народу, облегчать его страдания, бороться с невежеством и темнотой. Два чувства боролись в молодом человеке — страсть к любимой науке и сознание долга перед народом. Выход был найден: он поступит на медицинский факультет и станет со временем врачом.
Случилось в ту пору студенту Быкову купить за бесценок небольшую книжонку. В ней автор рассказывал о пищеварительных железах, о химических процессах, скрытых в глубине организма. Перед молодым человеком возник удивительный мир, созданный чудесным методом исследования Ивана Петровича Павлова. Молодой человек дает себе слово следовать примеру великого ученого, когда-нибудь разработать такую же наглядную методику для своих будущих работ.
Благополучно окончен университет, сданы выпускные экзамены, но как далек теперь Быков от мысли стать медиком! Не такой он представлял себе медицину. Вместо строгой науки и нерушимых канонов — неустойчивые и шаткие принципы. Где порядок идей, понятия недуга, система лечения? Где чудесные средства, целительные микстуры, свет истинного знания? Множество страданий, не всегда верно понятых, и столько же бальзамов, целительных средств, ничем не обоснованных. За правилами следуют исключения» над истинами нависают противоречия. Все спорно до самых основ. О болезнетворном микробе говорят, что он источник всех зол, несет страдания и смерть человеку. Этой губительной силе противостоят иммунные тела и фагоциты — слуги и друзья организма. Исход борьбы зависит от силы и сопротивления сторон. Жизнь — борьба, выживают наиболее сильные. Таков язык обобщений и теорий. А за стеной этих строгих канонов высятся горы исключений. Микробы действительно сильны, в их власти убить любого из нас, однако бывает, что ослабленный больной легко переносит жестокую болезнь, а сильный человек погибает. Одного убивает незначительная простуда, а другой без вреда для себя купается в проруби морозной порой… Палочка Коха рассеяна всюду, ее можно найти у всякого, а болеют туберкулезом немногие. Одни — смертельно, другие — подолгу и тяжело, а третьи носят всю жизнь врага в себе и доживают до глубокой старости.
Как будто микробы отбирают свои жертвы по какому-то принципу, но кто объяснит, каков он?
Вмешательство хирурга приносит одним исцеление, а другим, наоборот, ряд новых страданий. Ни один врач у операционного стола не поручится за исход операции, сколь бы легка она ни была.
Напрасно Быков искал ответа в анналах минувшего. Поколения врачей записали свои наблюдения, бесспорные, верные; их надо было, однако, толковать. Взаимно противоречивые, друг друга исключающие и дополняющие, — можно ли им доверять? Горы наблюдений, лишенных системы, множество сил, неверно приложенных, разбросанных без единства. Нет объемлющей теории, разброд господствует там, где должен быть величайший порядок.
Тысячи лет велись наблюдения над проявлениями жизни. О том, что происходит в живом организме, созданы горы измышлений. Где нет знания законов, творится произвол. Ни в одной из наук не было столько беспочвенных «открытий», которые держались бы тысячелетиями, как в медицине и биологии. «Всякий раз, — учит Платон устами Тимея, — когда тело испытывает гнев при известии об угрожающей его членам опасности, эти последние слышат сквозь узкие трубки сердца то ободрение, то угрозы, исходящие от разума, и повинуются. А чтобы сердце не страдало от гнева и страстей, обуревающих порой тело, боги обложили сердце легкими, как подушками, чтобы они, воспринимая в свои полые трубки воздух и питье, охлаждали сердце, освежали и облегчали его жар». Знаменитый мудрец, а вместе с ним и древние смешивали аорты с нервами, бронхи — с пищеводом. Понадобились века, прежде чем утвердилось убеждение, что мозг не «холодильник» сердца, а «седалище интеллекта», не из сердца берут начало нервы органов чувств, а из мозга. Тысячи лет держался миф о развитии человеческого зародыша. Еще в XVII веке ученые утверждали, что в шестой день творения, шесть тысяч лет назад, бог создал разом зародыши двухсот миллионов человек.