Шофер не успел и рта раскрыть, как Морозов сказал:
— Сейчас к мосту, где сливаются наши «могучие» реки. Знаешь?
Поехали окраиной города. Здесь новое особенно энергично теснило старое. Бугры развороченной бульдозерами земли, глубокие фундаменты, канавы. Но и в этом наступательном хаосе строителей повсюду проглядывала старая и молодая зелень. Она сберегалась и росла, охватывая новостройки.
Степной город не мог жить без зеленого окружения, без скверов и лесистых уголков. В новом городе не позволялось иметь пустыри. Даже двухметровой глубины карьер, откуда кирпичный завод выбрал глину до песчаного слоя, и тот не оставили без внимания, засадили сосной. Все-таки тридцать гектаров! Роща уже поднялась метров на пять-шесть, выглядела густой и сильной. Прогалины заросли малинником, по опушкам насадили облепиху и золотистую смородину. Получился тенистый, прохладный и добрый парк. Утром и в обеденный перерыв, даже на пересменках чуть ли не половина рабочих выходит сюда, тем более что парк начинается прямо у заводских ворот. Кто выходит полежать и ясным небом полюбоваться, кто пройтись по дорожкам и размяться, кто по ягоду-малину. Хорошо-то как на природе!
Юлашев сказал, посмеиваясь:
— В горкоме как-то анализировали причины роста производительности труда на этом заводе. Одна из существенных причин — наш новый парк.
Уже знакомая нам скромная речка Усень с левобережной долиной и осыпающимися берегами, с крикливыми мальчишками в воде, со стадом на выгоревшем лугу и в тени небольшого леска — тихая сельская картина открылась сразу за городом. Усень впадает здесь в другую небольшую речку — Кандры, тоже крепко обмелевшую, с песчаными островами. Так и напрашивалась мысль о плотине, чтобы не высыхали «могучие» реки к осени, а всегда хранили воду, драгоценную и для луга с лесом, и для людей. Неужто и плотину строить лесоводам?..
За рекой машины пошли на бугор, через маленькое село, где не было видно деревьев, мимо хат с закрытыми ставнями, опаленных зноем, сплошь серых от дорожной пыли. Краем высокого холма проехали еще несколько минут, и тут Морозов тронул шофера за плечо. Остановились.
Отсюда к дальней низине шел пологий склон, не такой обожженный и серый, какие открывались с шоссе, напротив, почти весь зеленый, свежий и потому веселый. Шелестела на ветру тугая листва.
— Можно заметить, что тут была овражная система? — живо спросил Николай Филиппович, заглядывая мне в глаза. — А ведь мы стоим перед крупнейшим некогда размывом…
Только приглядевшись, начинаешь угадывать, что здесь был огромный, километра на два-три длиной и с километр шириной, овраг, вернее, овражная система. Мы стояли в его голове, отсюда ясней проступали очертания по меньшей мере десяти — пятнадцати отвершков. Весь этот размыв успел в свое время обезобразить гектаров до пятидесяти земли. Но сейчас она превратилась в пологую низину, покрытую живым шелестящим лесом. У вершины оврага и отвершков были заметны поросшие жесткой травой земляные валы, а чуть ниже и с боков — «шпоры» — небольшие насыпи для перехвата прорвавшихся сверху потоков. По центральной оси выположенного оврага, то есть по самому ее низу, шла свободная от леса полоса сеяной травы. Первенствовал костер безостый, пышный, по грудь высотой. Пахло свежестью и сочной зеленью — совсем не так, как на пыльной дороге в тридцати метрах отсюда. Два мира — живой и высохший. Тени от леса лежали на лугу. Было очевидно, что эту славную ложбину берегут для сенокоса, выпасами не травят.
— Овраги — главная беда нашей земли, — горячо заговорил Морозов. — Их надо решительно лечить, возвращать для красоты и службы человеку. Лет восемь назад мы попросили колхоз «Усень» передать нам этот выгоревший склон с большой овражной системой. Земля здесь уже вышла из пользования, стала непригодной даже для овечьего пастбища. Начали работать вместе с кандидатом сельхознаук Юрием Федоровичем Косоуровым, он на опытной станции… Сделали горизонтальную съемку и принялись аккуратно выполаживать бульдозером крутые склоны оврага. Это, в общем, главная из работ. Потом у вершин промоин насыпали валы, чтобы обезопасить район от новых размывов. Срезали крутизны и насадили по ним лес на заранее устроенных горизонтальных микротеррасах. Породы деревьев подбирали, как принято говорить, на основе опыта: где повыше, там лучше растет сосна, чуть ниже — лиственница, а еще ниже прекрасно приживаются липа, клен, рябина. На все это у нас ушло полных три года, потом еще пять лет требовался небольшой уход. А теперь кажется, будто лес и светлый луг существовали здесь всегда. Зимние бури снег не весь сгоняют, сугробы остаются в лесу, по весне тают экономно, вода в затененной почве держится все лето. И ветры тут не разгуляются. Ландшафт красивый и полезный, не правда ли?