Это были злоключения мысли молодого лиценциата, начавшего мыслить о том, как он мыслит. Пытливый бедняга вскоре очутился в положении сороконожки, решившей рассудить, что делает ее тридцать шестая нога, когда пятая готовится шагнуть вперед: она почувствовала, что отныне уже не сможет двинуться с места. Заблудившийся в своей высокой учености лиценциат признался кузену — юноше, не витавшему над землей, — что сходит с ума от безвыходных противоречий.
…Разве для того, чтобы возникла мысль о чем-нибудь, человек не должен сначала прийти к какому-то представлению о предмете мысли? Но представление само уже есть итог раздумья. А это раздумье не могло не иметь в своей основе предваряющую мысль. А та, в свой черед, должна была основываться на некоем представлении, которое тоже могло родиться только из размышления все о том же предмете. Иными словами, мысль должна была существовать до своего появления. Где начало этого процесса? Его нет. «Стало быть, каждая мысль, — сказал в отчаянии лиценциат, — кажущаяся плодом мгновенья, заключает в себе вечность». И еще: он постепенно осознал логическую безнадежность попыток познать самого себя. Он ведь должен был бы для этого раздвоиться: стать предметом изучения и — одновременно! — изучающим инструментом. Но для полноты самопостижения это его второе познающее «я» вынуждено было бы снова разделиться на два лица: исследуемое и исследующее. И так — без конца. «Короче, — в полном смятении сказал лиценциат, — наше мышление становится драматическим и равнодушно действует в дьявольском заговоре с самим собой, и зритель снова и снова превращается в актера…»
Да, действительно, молодым теоретикам становилось не очень-то ясно, что могли извлечь из этой мнимозабавной истории датские школьники. Зато делалось очевидным, какое она имела отношение к современной физике.
— Вас подстерегают похожие злоключения познающей мысли, — как бы предупреждала молодых исследователей старая книжечка датского романтика. — Вы забрались ныне в глубины материи — в атомный мир, а разве все ваши физические инструменты познания сами не составлены из атомных миров? Не случилось ли так, что в атомной науке микромир выступает одновременно и как зритель, и как актер? Не уподобьтесь бедняге лиценциату! Об этом нужно думать. Иначе…
Однако не будем слишком уж забегать вперед. Пока достаточно сказать лишь одно: о неожиданных и опасных подводных рифах предупреждала эта книжица тех, кто в 20-х и 30-х годах пускался в далекое плаванье под началом Нильса Бора. И в конце концов никто не удивлялся, что он просил обязательно с ней познакомиться. Удивительным было другое, — но об этом не все догадывались, — что сам-то шеф приобщился к драматическим переживаниям высоколобого лиценциата еще тогда, когда читал о них по учебной обязанности, просто готовясь к очередному уроку литературы, словом — отроком еще!
Все-таки нашелся на протяжении столетья по крайней мере один датский школьник, сумевший сразу и по достоинству оценить не только мёллеровский юмор.
Конечно, он, этот школьник, вдоволь и от души посмеялся вместе со всем классом над смешными положениями, в которые попадал сам лукаво мудрствующий лиценциат. Но, вдоволь посмеявшись, он — в отличие от остального класса — еще и задумался над ловушками, всюду приуготованными ищущей человеческой мысли. Задумался надолго и пленился книжкой Мёллера навсегда.
Вот что кроме недолгого религиозного наваждения и внезапного отречения от религии предшествовало в его духовной жизни семинарам Хеффдинга, сборищам «Эклиптики» и намерению писать на втором курсе университета «кое-что философское».
Из-за непомерной трудности темы то сумасбродное философское сочинение о свободе воли не далось ему в руки. Ни на втором курсе, ни позже. Но может быть, это было к счастью? А то вдруг прельстился бы он профессией и карьерой Харальда Хеффдинга! Тогда он наверняка был бы потерян для физики. И заодно — для философии. Потому что, как сказал Макс Борн, «теоретическая физика это и есть подлинная философия природы».
И все же он написал на втором курсе свое первое ученое сочинение. Еще лишенное самостоятельности, однако же вполне ученое: девятнадцать страниц обзорного научного доклада.