Леонтьев при жизни оказывал небольшое общественное влияние, в отличие от Данилевского, которого читали массово. Главный труд Данилевского был напечатан на основных европейских языках. Его политические взгляды были первоначально либеральными, и до некоторой степени он всегда оставался радикалом — он был самым красноречивым выразителем русской имперской миссии. Его часто сравнивают с Освальдом Шпенглером и Иосифом Сталиным, но такие ассоциации не следует преувеличивать. Как и Шпенглер, он верил в подъемы и падения цивилизаций. Как Сталин, он предусматривал тоталитарную систему своего рода. Но его перспективы, естественно, были очень далеки от варварства двадцатого века. Он верил в распад Запада и ожидал долгой и кровавой борьбы с Европой, из которой Россия должна была выйти победительницей. Как ученый, он без колебаний выступал за скорейшее внедрение в России современных технологий и наук. Он отвергал только копирование иностранных культурных и политических моделей: парламентской демократии, классовой борьбы и западного плутократического империализма. Некоторые из убеждений Данилевского были настолько смехотворны, что они вызывают сомнения в его здравомыслии, например, когда он писал, что западная государственность была основана на сильном притеснении, крепостничестве и вражде, тогда как русское правление было основано на доброжелательности, свободе и мире. В других случаях его комментарии кажутся совершенно нормальными, хотя и несколько экстравагантными.
Его защита российской экспансии не была мотивирована неогеополитикой и другими новомодными теориями, которые он посчитал бы полнейшей чепухой; он был вдохновлен верой в духовные ценности и мировую историческую миссию. Как и Достоевский, он полагал, что русские были единственным богобоязненным народом, и что они спасут мир: они были телом Бога. Только православие сохранило божественный образ Христа во всей его чистоте, и поэтому они могли стать проводником для других народов, которые сбились с истинного пути. Это то, что объединяет Леонтьева и Достоевского.
Трудно поверить, что те, кто в настоящее время постоянно упоминает Леонтьева и Данилевского, прочитали их на самом деле. Если бы они это сделали, то были бы очень обеспокоены.
Согласно этим антизападным мыслителям, позиция европейцев по отношению к России являлась русофобской. Это было неточно, хотя и не совсем притянуто за уши. Не только европейские левые видели в России главного врага свободы и прогресса, рассадника реакции дома и за границей.
Традиция видеть в России варварскую (или, по крайней мере, полуварварскую) страну, несмотря на все то, что попытался сделать Петр I, исходит с начала девятнадцатого века и публикации так называемого «Завещания Петра Великого» — которое было подделкой, сочиненной польским автором во Франции. Классической работой в этой области была «Россия в 1839 году» маркиза Астольфа де Кюстина. Кюстин был убежденным французским монархистом и консерватором; его сексуальная ориентация поставила бы его в неприятное положение в современной России. (Но то же самое можно сказать и о Сергее Уварове, российском министре просвещения, придумавшем известную фразу «православие, самодержавие, народность».) Однако то, что увидел Кюстин во время своей поездки в Россию, превзошло его худшие страхи. Он стал автором известной фразы о России, назвав ее систему правления «самовластием, ограниченной удавкой» (цареубийством). Больше всего его раздражал постоянный и проникающий повсюду правительственный шпионаж. Он писал: «Россия — нация немых; какой-то чародей превратил шестьдесят миллионов человек в механических кукол» (роботов, на современном языке); менталитет русских был менталитетом рабов. И если во Франции этот вид деспотизма был преходящим злом, то в России он был укоренившимся. У Кюстина было несколько бесед с царем. Было ли у императора желание и власть изменить систему правления? В этом Кюстин сомневался. Книга Кюстина (два тома, всего около тысячи восьмисот страниц) была запрещена в России, но некоторые экземпляры попадали в страну. Она была впервые полностью издана на русском языке в России в 1996 году.
Была ли она на самом деле поверхностной работой злорадного французского денди, несправедливой и неточной? Это была книга со значительными недостатками, хотя бы только потому, что Кюстин провел большую часть своего времени в двух самых больших городах страны. Но он приехал в Россию отнюдь не с предвзятым настроением; он был внимательным наблюдателем, и свои истории он не выдумывал. Как много позже писал Джордж Кеннан, «если мы даже согласимся, что «Россия в 1839 году» не очень хорошая книга о России в 1839 году, мы окажемся перед тревожным фактом, что это великолепная книга, несомненно, самая лучшая из книг о России Иосифа Сталина».