— Рано. «Блинчики» ещё там. Пусть ребята закончат.
Какое‑то невнятное ворчание с нотками согласия провисло в пространстве и стихло. Потом Роман почему‑то навалился на спину Леона — к счастью, ненадолго, поскольку встревоженный Леон решил, что с парнем плохо. Давящая вниз тяга заставила серьёзно задуматься, спрашивать ли Романа, что с ним, или переждать, когда он заговорит сам. А минутой позже он пережил самый настоящий шок, когда напарник легко и бодро, даже с каким‑то самодовольством, воскликнул:
— Ну, вот! Теперь можно жить и драться! Леон, как у тебя? Всё в порядке?
Леон трудно выговорил:
— Не понимаю…
— Вот чёрт! Совсем забыл. — Теперь Роман был озабочен. — Именно об этом мы и забыли, когда собирались сюда. Слушай, Леон, попробуй вспомнить тренировки на центрифуге. Есть два простейших способа избежать неприятного состояния в аномальном пространстве. Первый — уподобиться самому пространству, точнее — заставить тело поверить, что оно часть пространство и перенастроить его в тон. Вторым способом мы чаще пользовались и в непогоду. Организуй вокруг себя собственное пространство. В конце концов, когда ты ушёл в одиночное плавание, ты именно так и сделал.
— Нелепость… говоришь…
— Ох, ёлки–палки, учить на ходу! Загнёшься ещё, пока поймёшь… Ладно, держись.
Нетрудно было понять, что Роман собирается воспользоваться одним из способов, им упомянутых, чтобы помочь Леону. В ожидании необычных ощущений Леон ещё больше сжался, стараясь упорядочить состояние почти раздавленных мышц.
Ничего не происходило, пока Леон не сообразил, что его рот вернулся в нормальное положение. А потом и всё тело. И ощущения самые обычные: мышцы ноют, стонут, вздыхают после перегрузки… Роман двинул плечом в спину Леона.
— Чего молчишь? Как себя чувствуешь себя?
— Хорошо. Великолепно. Спасибо.
— Всегда пожалуйста. Посидим немного? Заметил — сканированию эта труба не поддаётся. Ага, извини. Опять забыл, что ты…
— Что я всё забыл? Ничего. Уж если Рашид в панике получил впечатление живого организма, я‑то хоть что‑то, наверное, да уловлю.
— Боевой настрой, да? — одобрительно сказал Роман. — Ладушки, повисим, поглядим, послушаем. Главное — никаких неприятностей, с которыми мы бы не справились. Точняк?
— Точняк.
Леон еле сдержал улыбку: Роман разговаривал с ним уже не бодрым голосом, а бодряческим. Так говорят с тяжелобольными, когда в начале выздоровления им предлагают самостоятельно сделать шаг… Хм, а ведь Брис как‑то рассказывал о стремлении Романа научиться всему, что знает командир. Так, может этот бодряческий тон сейчас — попытка спрятать упоение превосходством в данной ситуации?.. Нет, одёрнул себя Леон. Скорее, Роман не знает, как вести себя с человеком, который всё забыл. Это не тон сверху вниз, а искренняя помощь… И вообще, хватит размышлять на посторонние темы. Занимайся тем, для чего тебя сюда спустили.
Они висели, смотрели, слушали, а заодно примерялись к пространству: живое? Не живое? В Ловушке любая аномалия смертельно опасна. Неужто же «колодец» окажется всего лишь связующим звеном между двумя мирами? Верилось плохо.
И так сидел неподвижно, а тут совсем замер. Почудилось, что розовое свечение на стене напротив слегка дрогнуло. Леон смотрел во все глаза: секунды две хаотичные смазанные линии «обескровленного мяса», стены, ровно розовели — и внезапно «мясо» словно взбухло от крови. Стена потемнела и стала ближе.
— Роман, что происходит?
Роман не отвечал и не шевелился. Тогда Леон без лишних раздумий заехал ему локтем в бок. Напарник дёрнулся и раздражённо сказал:
— Отстань. Ещё немного — и…
Немного так немного. Только почему появилось впечатление, что они двое медленно, но совершенно достоверно поднимаются? С чем экспериментирует Роман?
По обретённой во время спуска привычке Леон машинально глянул вниз. И — похолодел. Под ногами больше нет предположительного поворота. В бесконечном «колодце» появилось дно, которое быстро надвигалось на двух путешественников; одновременно сужались стены — медленнее, чем поднималось дно, но достаточно отчётливо.
От зрелища изменяющегося пространства невозможно было оторваться глаз. Леон уже не думал, что случившееся — последствия сосредоточенности Романа. Или всё‑таки они, только непредугаданные и неожиданные?
Внезапно стало душно, словно где‑то перекрыли кислород или — закрыли дверь. Свет вокруг давно не розовый, а густо–красный, и не однородный, как прежде. Леон, скорее всего, назвал бы его багровым — словом, которое у него связано с опухшим, злобным лицом буйного пьяницы с глазами в кровавых прожилках. Казалось немыслимым, что багровый может быть ещё более густым и насыщенным, но это происходило. И ощущение духоты всё давило, вызывая неприятную, зудящую сухость кожи, которую хотелось расчесать до крови.