Руку Бриса маленький, но тяжёлый пистолет слегка оттянул… Леон видел лицо Бриса: половина скрыта ночной мглой, вторая половина — абстрактная, сглаживающая черты маска, ко всему прочему текучая и раз за разом изменяющая и форму, и настроение, — результат игры звёздного неба на волновой зыби… Брис молча положил пистолет близ себя и снова улёгся.
Леон тоже лёг. Уже привычно ощутил, что сна нет и не будет. Подумалось ещё, может, предупредить Бриса — пусть парень ещё поспит. Через минуту забылось. Стал думать о разговоре, перебирая имена и лица. Странное впечатление: пробовать на звук имя и видеть его форму. И форма‑то неконкретная.
Кстати, Брис назвал одно имя, но не предложил вспомнить человека. Сейчас в темноте Леон пытался восстановить сочетание имени и формы. Это немного похоже на тренировку. Тебе показали движение — ты его пробуешь, находишь приемлемый вариант выполнения и доводишь до совершенства — в границах собственного тела… Док Никита… Леон затаил дыхание: темно–русый парень обернулся, засияв карими глазами, как будто обрадовался, что его окликнули. Врач команды. Любитель похохмить. Совсем не похож на врача. Внешность мальчишеская и улыбка совсем детская.
Газет нет. Книг — тоже. Чем занять себя до рассвета? «Почитать» дневники? Он помнит их наизусть — от первой тетради до последней, незаконченной. Перечитывать их все от начала до конца вошло в привычку уже со второго вечера бдения за письменным столом.
Он начал «перелистывать» тяжёлые страницы, волнистые от сильного нажива ручки, и за неровными торопливыми строками наблюдал возникающие сцены…
Анюта. Синеглазая девочка–царевна. Это Мишка к её десятилетию написал стихи. Девочка–царевна. В семье обожали носить её на руках — Анюта терпела, а наедине с Леоном ворчала: «Кукла я им, что ли? И ты молчишь, ничего не говоришь. Если Мишка ещё раз меня на руки возьмёт, я так орать начну, что весь дом упадёт!» Она садилась рядом, на диван, и чуть покачивалась, подпрыгивая. «Я сегодня из школы шла, видела: голубь длинную такую корочку нашёл, а она жёсткая. Он её клюёт, а расклевать не может. И вдруг с дерева как слетят два воробья! Как схватят корочку за концы! А она тяжёлая! И они её тащить не могут. Отлетели чуть–чуть, а голубь их догнал и корочку отобрал! Жалко, правда?» Или посидит, подумает и вздохнёт: «Пап, ты маме скажи, чтобы она со мной не сюсюкала, а говорила нормально. От соседей стыдно». И этот серьёзный стонущий вздох заставлял Леона интересоваться: «А что ж ты сама не поговоришь?» Анюта поднимала озабоченные глаза: «Мама считает что я ещё маленькая. С нею нельзя ни о чём серьёзном говорить».
Нежная громада воздуха едва шевельнулась.
Леон глянул налево: приподнявшись на локте, Брис смотрел на него.
— Чего не спишь? Бессонница?
— Она.
— Давно?
— Лет двенадцать–тринадцать.
Брис не охнул, не присвистнул — только сел удобнее.
— С тех пор как память потерял?
— Наверное.
— Если завтра найдём хоть кого‑то из команды, думаю, и сон, и память тебе мы вернём. Обещаю.
— Ты знаешь, что со мной? — удивился Леон.
— Надеюсь…
3.
Если бы не разрушения, в лучах размазанного белым пятном солнца город выглядел бы тортиком, старательно посыпанным белой крошкой. Так, конечно, это и был торт, но варварски пропаханный тупым и грязным ножом.
До завтрака Брис успел выполнить своё обещание: закатал штанины и залез в воду, где среди камней устроил недолгую охоту. Азартные покрякивания, резкие движения рук, веера испуганной воды — и вот Вик, ревниво оглядываясь, рвёт крепким клювом молочно–серебристую рыбину, а с углей уже догорающего костерка тянет поджаристой рыбной корочкой.
— Давно мечтал попробовать с солью, — высказался Брис, скупо потряхивая походной солонкой над парящим белым куском, нанизанным на узкое лезвие стилета.
— Мотоцикл придётся оставить здесь, — сказал он чуть позже. — Если жалко — когда надо, придёшь и заберёшь. Сейчас оттащим за те камни — никто и не найдёт. Это место у берега приметное — если могу, всегда сюда прихожу.
— А что ты делаешь в городе?
— Просто брожу. Всё надеюсь: вдруг кто из наших будет переходить и на меня наткнётся. — Прежде чем спустить мотоцикл в расщелину между камнями, Брис нагнулся и вынул — будто из самого камня — свёрток, похожий на аккуратную дубинку. — Держи. Это тебе, пока памяти нет, с «тараканами» драться.
Они спустили машину на самое дно и вернулись на берег.
Размотав тряпки, Леон обнаружил, что держит в руках… зонт. Только весь металлический. Рукоять сделана так, что, намокни рука, она скользить не будет: ладонь с двух сторон подпирали едва намеченные выступы. Леон попытался найти хотя бы подобие кнопки — не нашёл.