Леона передёрнуло. Тот Леон, Леон Первый, всё‑таки сильный человек. Он вообще не знал, в какую переделку попал, но сумел выйти, а главное — сумел понять основное в том ЧП, в которое попал.
Взгляд Леона отдыхал на беспорядочных формах внешнего мира. Постепенно человек забылся, пригревшись в лучах тёплого солнца, и успокоился. С ощущением покоя на языке завертелось выражение «не думай о розовом слоне». Леон, вообще‑то, думал о том, как обыскать хотя бы часть лабиринта недалеко от входа. Но с языка фраза перескочила на зубы и буквально навязла в них. «Не думай о розовом слоне». И слон шёл перед глазами, мягко светясь уютно–розовым и добродушно помахивая ушами–лопухами. И Леон вдруг понял и мысленно поблагодарил того, кто всё забыл, но из глубины забвения достучался до него и подсказал выход. Во всяком случае, нынешний Леон так воспринял явление «розового слона».
7.
Он снова стоял и ощупывал невидимую преграду в поисках входа, рассеянно думая: «Чтобы проскочить вход, Леону Первому это надо было сделать с разбегу. А если всё дело в количестве переходов, влияющих на качество прохождения или проникновения? Ну и заговорил же я…»
Шаг в пропасть. Бесцветная пустота… И сразу Леон представил свой шёпот: «Эхо… Эхо… Эхо…» Он полностью отключился от каких‑либо мыслей и сосредоточился на собственном шёпоте, который обязательно надо слушать: «Эхо… Эхо…», шептать в мысленном пространстве многих тел, а вскоре увидел глазами первого двойника себя, впереди идущего, и очутился в мозгах второго; а потом стало необязательным оглядываться, чтобы видеть всех.
Он уже догадался, что ритм задан правильный и что его «эхо» не сливается в оглушающую, шуршащую невнятицу. Ещё немного — и Леон поймал себя на сумасшедшей мысли: ему нравится быть единым растянутым во времени Леоном! Но он повторял своё «эхо» и бежал дальше всё быстрее, так как боялся, что двойники начнут таять и он не найдёт выхода. Изредка стены лабиринта мягко отталкивали его, но он приноровился и к этим весьма чувствительным поправкам на пути.
«Эхо… Эхо…» Множество голосов хором шелестели короткое слово, шелестели отчётливо. Леон уже научился проверять цепочку клонов и то и дело беспокойно нащупывал первого.
На одном из поворотов он сильно налетел на невидимую стену, и теперь к «эху» прибавился многоголосый «ох!». Одновременно он учуял, что первый двойник начинает исчезать. Мчась дальше и шевеля губами: «Эхо… Эхо…», Леон «перекинул» себя в первого двойника, вместе с ним «поумирал» и выяснил две важные вещи: процесс «умирания» минуты две — примерно; на прямом отрезке от входа до первого поворота остаются ещё шесть двойников. Следовательно, времени достаточно добежать до какого‑нибудь тупика и вернуться, если этот путь — он старался забирать вправо — окажется пустым; потом выйти, подождать, пока двойники растают, и снова бежать, на этот раз держась левой стороны…
«Эхо… Ох! Эхо… Ох!»
Ещё одна пробежка — и забрезжила в глубине мысль — нет, даже понимание, поскольку все мысли Леон тщательно перечёркивал раскачивающейся фразой «Эхо — ох!». Понимание, что, будучи во многих телах, испытывая многоэмоциональное напряжение, видя глазами многих — чего только не видя! Даже в этом однообразии! — он свёл покрякивание «эхо — ох» в единый ритм. Бегущий Леон управлял речевым аппаратом застывших на своих местах Леонов–двойников… Он прислушался к многозвучию шепотков — и кивнул: «Эхо — ох!»
Посторонний предмет за следующим поворотом он воспринял инстинктивно: не вовремя затормозил, зато успел перепрыгнуть и не споткнуться о лежащее тело.
«Мёртв?»
Двойники оживились на новом слове и переполошённо забеспокоились: «Мёртв? Эхо — ох!»
Ноздри сами втянули воздух и ничего не учуяли. Это ещё ничего не значило: обоняние в пустоте лабиринта тоже могло быть притуплено. Леон посмотрел вперёд. Пустота. То ли там никого больше нет, то ли новая стена скрывает поворот.
Он перевернул человека. Тело подавалось тяжело и неохотно, и Леон как‑то сразу поверил — живой. Несмотря на видимую хрупкость, незнакомец оказался довольно тяжёл. Или мало тренированный по последним временам Леон так воспринял взваленный на спину груз.