Выбрать главу

Лаоклейн смягчился, а Дара нет. Больше того, она разжигала свою злость целый день в мрачном уединении. Ее гнев быстро становился все сильнее, и вскоре ей пришлось бы объяснять его причину. Когда наконец Лаоклейн освободился от дел, ей хватило лишь его легкого упрека по поводу ее нежелания есть, чтобы она почувствовала новый прилив ярости.

– Милорд, какое тебе дело, буду я есть или нет, когда твоя красавица кузина готова перерезать мне горло, пока я сплю? Какое имеет значение, полный у меня желудок или нет?

То терпение, которое у него еще оставалось, полностью исчезло, когда он увидел ее сверкающие глаза и покрасневшие щеки. Она стояла перед ним со сжатыми кулаками, ее упрямый подбородок был выставлен вперед. Во всем был вызов.

– Разреши мне самому защитить нас, Дара. Я сам найду силы, чтобы наказать, тех, кто пренебрегает мною! Я не потерплю, чтобы ты или кто-нибудь еще ставили под сомнение мое слово!

– Да, поставь меня наравне со слугами и стражей, со смиренными родственниками, Я для тебя значу не больше, чем они!

– Я к тебе настолько неравнодушен, что не позволяю грубо обращаться с тобой. Я так тебя люблю, что у меня язык не повернется запретить тебе входить в мои покои и заставить тебя ждать на своей половине.

– Запретить мне! Нет, в этом нет нужды. Это тебе придется подождать меня.

Шурша юбками, она вышла из комнаты. Дверь громко захлопнулась. Он было пошел за ней, надеясь на ее послушание, но передумал. Ворча, он сел на кровать и снял сапоги. Не снимая бриджи, он растянулся на кровати и послал свою непослушную жену к черту.

ГЛАВА 24

Лаоклейн на расстоянии переживал свои разногласия с Дарой, но все же он был доволен тем, что оставил ту, которая явилась причиной их ссоры, в пределах досягаемости. Хотя Аилис сказала, что Лесли выздоровела, а Гарда это подтвердила, он не разрешил ей ходить. Казалось, она этого и не хотела. Ее попросили оставаться в своей комнате. У ее двери не поставили стражу, если бы Лесли и ходила свободно по замку, она – одинокая девушка среди его людей – не сделала бы ничего плохого. Ее держали в комнате только ради спокойствия Дары, а не Лаоклейна.

Со времени ночной грозы Каиристиона воздерживалась от каких-либо действий. Лаоклейн был уверен, что она не будет атаковать ни долину, ни крепость до тех пор, пока ее дочь не вернется к ней. Его не тревожило, что двое мужчин, сопровождавших Лесли, отказались покинуть Галлхиел, а расположились за воротами. Они никого не тревожили, никому не причиняли зла.

На все вопросы они отвечали, что не оставят свою госпожу.

Лаоклейн испытывал сложные чувства к Даре. Его собственное одиночество вместе с ее мучительным молчанием вскармливали его злобу, но он не мог заставить себя наказать ее. С каждым днем она выглядела все хуже, расплачиваясь таким образом за то, что постоянно злилась, и негодование ее не уменьшалось. Теперь с ней было непросто встретиться – она спала и даже ела отдельно от него.

Но когда он случайно ее встретил, эта встреча ничего не изменила.

Он выходил из своей комнаты, она шла по коридору. Он остановил ее, положив руку ей на плечо. Дара оттолкнула его руку, но осталась стоять на месте. Они долго и неловко молчали, потом он заговорил.

– Дорогая, – начал он, запинаясь, – глупо с твоей стороны наказывать нас обоих. Твои страхи напрасны. Лесли не причинила и не причинит нам зла.

Это были не те слова, которые доставили бы ей удовольствие. Если бы он говорил ей о своем стремлении к ней или как ему приятно ее видеть все такой же красивой, хотя и пополневшей от того, что она носила его ребенка, вот тогда она, может быть, отреагировала бы мягче. Сделать ей выговор было наихудшим из того, что он мог придумать. Его злость и крик не возмутили бы ее так, как этот упрек. Казалось, он разговаривал с ребенком.

– Ты глупый, маленький ребенок, если думаешь, что Каиристиона или ее своенравная дочь оставят нас в покое. Ты не видишь? Ты слепой? Ты называешь меня глупой, потому что я осторожна. Но я помню, чей клинок убил Каирра.

– Прошло уже две недели, а Каиристиона не предпринимает никаких действий. Я понимаю, что ее люди снова придут сюда и выполнят все ее приказы. Но пока жизнь Лесли в моих руках, этого не произойдет. Я не доверяю своей тетушке, но я знаю ее. Они трое были как дикие звери, это было волчье логово, но они по-людски преданы друг другу. Смерть Киарpa укрепила их верность друг другу, верность матери и дочери.

На лице Дары не было ни кровинки, яркими оставались лишь глаза. У нее тряслись руки, но уже не от злобы, а от страха. Оставив гордость, она умоляла его:

– Лаоклейн, я боюсь не за себя, а за тебя и за нашего ребенка. Ты действительно не понимаешь, какой злой может быть женщина, какой хитрой. Ты ищешь честь и верность там, где их нет. Мать и дочь уничтожат друг друга, если это будет нужно, чтобы уничтожить тебя. Забудь о гордости и послушай меня, я умоляю!

Она окончательно потерпела поражение, когда он покачал головой:

– Ты мне не доверяешь больше, как когда-то?

– Нет, пока твое тщеславие ослепляет тебя и ты подвергаешь себя опасности, которой я боюсь, – спокойно ответила она.

Когда она двинулась с места, он не пытался остановить ее. Ей так хотелось, чтобы он позвал ее, или была бы какая-нибудь причина, чтобы вернуться. Но гордость была их общим врагом.

В первое утро августа, до того как рассвет просиял по всему небу, Лесли встала со своей узкой кровати и оделась во все темное. Она не забыла, как это делается, и поэтому оделась быстро. Все ее вещи были на месте: одежда, и сапоги, и острый кинжал, спрятанный в мягкую кожу одного из сапог. Она привычным движением засунула кинжал за пояс, рукоять его коснулась груди. Лесли рукой провела по краю умывальника. Шестнадцать зарубок на гладком дереве. Шестнадцать дней. Пора!

Слуги уже встали и убрали с пола постели, на которых спали. Они с любопытством смотрели на Лесли, когда она проходила мимо них, но ни один не решился заговорить с ней или попытаться остановить ее, пока она не встретилась около двери с Аилис.

– Куда ты идешь?

Глаза Лесли сузились.

– Я здорова. Меня ждут мои люди.

– Ты уже давно здорова и все это время ждала. Почему?

– Мне так хотелось, – Лесли огрызнулась. – Теперь я хочу уйти.

Она резко отошла от девушки и вышла. Двор все еще был в предрассветной мгле.

Аилис теряла драгоценные минуты, глядя на дверь. Она размышляла о том, рискнуть ли ей разбудить Макамлейда и этим самым разозлить его, или он еще больше рассердится, когда узнает, что этого не сделали. Она потеряла еще несколько дорогих минут, когда стояла у его двери, подняв руку, чтобы постучать, но никак не решалась. Он был в плохом настроении с тех пор, как леди Дара стала жить в отдельной комнате.

Когда Лаоклейн услышал о случившемся, Лесли уже достигла ворот. Страж смотрел на нее с осторожностью и с восхищением, когда она остановилась перед ним.

– Я хочу уйти вместе с моими людьми.

– Макамлейд разрешил?

– А он запрещал? – парировала она.

Страж засомневался:

– Нет, леди Лесли, но…

Что бы он ни собирался сказать, услышать этого никто не смог, страж замолчал навеки. Когда за воротами раздался крик, и Лесли ответила на него дикой радостью, страж обернулся, чтобы сообщить об опасности. В этот самый момент Лесли вонзила свой кинжал в его легкую кольчугу. Кинжал достиг цели. Заструилась темная кровь. И тот вздох, который он сделал, чтобы громким голосом позвать стражу, оказался его последним вздохом.