Всю неделю капитан брел пешком. Причем последний день, когда силы совсем уже покинули его, Андрей буквально полз по песку, полз опираясь только на веру, на дикое желание жить.
Глаза уже не различали ни цветов, ни полутонов. Капитан видел только яркое палящее пространство над головой и более темный, но не менее слепящий, песок под ногами. Компас остался где-то сзади, как и автомат, и дозиметр - во время последней ночевки ветром нанесло чересчур много песка, откопать удалось только большую, но уже практически пустую канистру с водой. Хотя ту грязную коричневую жидкость, что бултыхалась меж белых пластиковых стенок, и водой-то назвать можно было с большим трудом. Из инструментов у Андрея оставался только нож, подаренный Хрустом. Боже, как давно это было! Неужели тот бравый, подтянутый, немного наивный капитан, разговаривавший с Игорем в Глубоком, и этот оборванец, щурящий выжженные солнцем глаза - один и тот же человек?
Андрей лежал на верхушке песчаного холма и дико хохотал. Безумный смех вызвали его собственные мысли. "А вдруг за этим барханом и есть тот самый оазис, населенный женщинами? Вдруг это то самое место? В хорошем же я виде предстану перед ними. Напугаю до смерти. Пожалуй, тогда придется обратно направиться!".
Минут через пять, Андрей понял, что смеяться он не перестал. Нехорошо. Капитан слышал разные байки о сходящих с ума от одиночества людей. Стать героем еще одной из них совсем не входило в его планы. Собравшись с силами, Андрей резко свел челюсти, нечаянно прикусив язык. Боль подействовала отрезвляюще, будто струи холодного душа на одурманенную голову. Мозг лихорадочно заработал, пытаясь найти пути для спасения этого бренного тела; дал команду мышцам. И капитан пополз вперед.
Несколько раз силы, казалось, напрочь оставляли его, но укушенный язык подсказал выход. Андрей полосовал левую руку финкой, боль проясняла рассудок, и человек продолжал ползти вслед за садящимся солнцем, успевая удивляться тому, почему из порезов так мало выделяется крови.
Но ночью сон выбил капитана даже из этого самоубийственного графика передвижения. Взошедшее солнце светило уже во всю мощь, а Андрей никак не мог заставить пальцы взять рукоять финки или просто подтащить канистру к губам. Капитан Олеников умирал.
Нет, в голове Андрея не наступило прояснения, он не видел себя с момента рождения до момента выхода в последнее путешествие - ничего этого не было. Только простые мысли о том, какой же он дурак, что поперся в такую даль, о том, какие дураки совершили Обмен четырнадцать лет назад, о том, нафига вообще пришельцы приперлись на нашу планету. Все эти, здравые, в общем-то, раздумья медленно формировались в голове капитана на непрекращающемся фоне, состоящим из отрывочных фраз, слов, какой-то музыки, звуков большого города. Андрею казалось, что он лежит и размышляет не в безжизненной пустыне, а в палате госпиталя, окна которого выходят на оживленную улицу, с прогуливающимися прохожими, играющими детьми, проезжающими машинами. Вот к капитану, лежащему на чистых прохладных простынях, подходит доктор, молча внимательно осматривает пациента, а затем, вздохнув и пробормотав что-то неразборчивое, начинает снимать с левой ноги капитана добротный и еще не до конца разбитый армейский ботинок. Андрей молча наблюдает за действиями врача, но не вмешивается - конечно, доктору виднее. Врач, тем временем, покончив с левой ногой, приступает к правой. И все бы ничего, но разутая пятка падает, почему-то, не в освежающую ткань простыни, а в горячий песок.
"С меня снимают обувь! Наверное, мародеры!" - наконец-то доходит до рассудка капитана. - "Сволочи, я ведь даже еще не умер".
Ненависть придала сил. Правая рука метнулась в складки одежды и уже через мгновение вынырнула оттуда, но уже вооруженная ножом. Капитан попытался приоткрыть глаза, но увидел только невысокий человеческий силуэт.
- Б-б-босс, он ж-ж-живой, кажется!
- Тоди вяжи его, твою мать! - еле слышно, издалека, донеслись слова. - Придасться, якщо не здохне.
Силуэт потянул было руки к капитану, но тут же отдернул, оглушительно завизжав. Андрей сумел полосонуть нападавшего по ладони. Проясняющееся зрение успело отметить кровь, хлынувшую из глубокой раны, прежде чем удар прикладом по голове не погасил мир вокруг капитана.
Вправо-влево, вправо-влево - качалась земля под ногами Андрея. Хотя, почему под ногами? Не открывая глаз - а все тело так болело, что и открывать их не хотелось - капитан чувствовал, что лежит на какой-то меховой подушке, причем лежит не на спине или на боку, а, как ни странно, на животе, перегнувшись через эту самую подушку. Да и поверхность, почему-то, непривычно ритмично ходила из стороны в сторону. Жутко ныла голова, заполняя собой все остальные ощущения, не спасала даже увлажненная повязка, призванная смягчать последствия удара. Еще не до конца осознав, где он и что с ним происходит, Андрей попытался поправить кусок ткани на голове и только тут понял, что связан по рукам и ногам. Вернувшиеся с пробуждением мозга чувство обоняния подсказало, что тряпка смочена, но отнюдь не драгоценной в пустыне водой. Нет, спеленавшие его люди пошли самым простым путем, и теперь влага из тряпки медленно испарялась, обдавая окрестности аммиачным запахом, который тщетно силился перебить животный дух не знающей воды шкуры.
Капитан осторожно открыл глаза и увидел перед собой короткую светло-коричневую шерсть, которая не лежала на одном месте, как и положено обычной, образцово-показательной подушке, а ходуном ходила по каркасу из ребер. Еще ниже, метрах в полутора, взгляд опознал песчаную землю, медленно плывущую под неутомимыми верблюжьими ногами.
Так вот в чем дело: не земля раскачивается, а он сам болтается из стороны в сторону, перекинутый через круп "корабля пустыни". В памяти сразу возник образ невысокого человека, бьющего по приказу другого - Босса, кажется - прикладом автомата. Значит, он в плену - дружелюбно настроенные люди, даже за не очень адекватное приветствие со стороны капитана, не связали бы умирающего человека, смогли бы понять состояние умирающего в пустыне.
Верблюд неуклюже ступил на одну из кочек, и голова Андрея сильнее, чем обычно, метнулась в сторону, ударившись о ногу сидящего впереди человека. Наездник, как видно, не заметил контакта - может спал, а может просто предавался думам - капитан не услышал от него ни звука. Зато вот с другого бока животного, где свисали ноги пленника, ветерок донес негромкий разговор.
- Вистачить скаржитися, Оратор! Щось ты розговорився сегодни занадто. Охолонь! - насмешливый баритон подначивал своего собеседника.
- К-конечно, Босс, т-тебе легко говорить. А я вот, в-вообще, чуть руки не лишился, - а вот этот голос Андрей уже узнавал. Тот самый: наглый заикающийся коротышка. Боится, значит, за руку, гад! Капитан расплылся в довольной улыбке. Хоть в чем-то насолил той сволочи!
- Ничого, - продолжал, тем временем, названный Боссом, - радуйся, що тепер раб у нас зъвился. Тепер и заднице твоей спуску дамо, поки цей задохлик не загнеться, так адже, Самат!?
- Ага, - отозвался человек, едущий на одном верблюде с Андреем. И добавил вполголоса, - маган барибир Мне все равно (казахский).
Капитан сразу перестал улыбаться. Перспектива быть в полном услужении у этой непонятной троицы не входила в его планы. Что же делать? Как высвободиться?
Босс тем временем начал громко обсуждать совместно с Оратором достоинства той части тела Андрея, которая свешивалась с правой стороны верблюда.
- Аман-ба, - прошептал капитан, вспоминая те немногие слова, которым его научили в Кургудуле. - Менин атым Андрей Здравствуй. Меня зовут Андрей (ломанный казахский).
- Аман сау ма, - отозвался тот час наездник, - денсаулыгыныз калай Здравствуй. Как твое здоровье? (казахский)?
- Извини, Самат, я больше по-вашему ничего не знаю.
- Жаксы. Хорошо, говорю, - тоже в ответ шептал, не меняя позы, казах. Казалось, даже губы его оставались неподвижны. Два других бандита, как окрестил про себя своих похитителей капитан, ничего не заметили и продолжали трепаться. - Я спросил как здоровье?