Я ничуть не жалел о том, что у него ничего не вышло с периодическими изданиями, ибо писать для журналов или газет — плохая выучка для того, кто ещё может замахнуться на литературу более непреходящего характера. Молодому автору необходимо больше времени для размышлений, чем позволяет работа постоянного корреспондента ежедневной или даже еженедельной прессы. Сам же Эрнест очень расстроился, выяснив, насколько он не продаваем.
— Ну конечно, — сказал он мне, — будь я породистой лошадью, или овцой, или чистопородным голубем, или вислоухим кроликом — меня продать было бы легче. Если бы я был пусть даже собором в колониальном городе, и то люди давали бы мне что-нибудь, а так я никому не нужен. И вот, будучи теперь опять здоровым и отдохнувшим, он решил снова открыть мастерскую, но я, разумеется, и слышать об этом не хотел.
— На что мне сдалось, — сказал он мне однажды, — быть тем, что называют джентльменом? — И его тон был почти гневен. — Что принесло мне это положение джентльмена, кроме того, что мне от этого ещё труднее лгать и обманывать, а меня обманывать ещё легче? Оно просто изменило способы меня надувать, только и всего. Если бы не ваша доброта, сидел бы я сейчас без гроша. Слава Богу, хоть детей устроил.
Я упрашивал его подождать ещё немного и не открывать мастерской.
— Это положение джентльмена, — сказал он, — принесёт оно мне когда-нибудь деньги? А что-нибудь другое — принесёт ли мне что-нибудь другое такой покой, как деньги? Говорят, богатые вряд ли входят в царство небесное. Входят, Бог свидетель, входят; они, как струльдбруги; они живут, и живут, и живут, и счастливы ещё много-много лет после того, как вошли бы в царство небесное, если бы были бедны. Я хочу жить долго и растить детей, если только буду знать, что им лучше от того, что я буду их растить; вот чего я хочу, и поможет мне в этом совсем не то, чем я занимаюсь сейчас. Быть джентльменом — это роскошь, которая мне не по карману, и поэтому она мне не нужна. Пусть лучше я пойду обратно в мою мастерскую и буду делать для людей то, чего они от меня хотят, а они будут платить мне за то, что я это для них делаю. Они хорошо знают, чего хотят и что для них хорошо, — лучше, чем я могу им это объяснить.
Отрицать логичность таких построений было трудно, и если бы все его перспективы ограничивались только тремя сотнями фунтов в год, что он получал от меня, я бы посоветовал ему идти и открывать мастерскую прямо завтра утром. А так я тянул время и чинил препоны, и успокаивал его от раза к разу, как только мог.
Само собой разумеется, он прочитывал книги мистера Дарвина сразу же по их выходе, и воспринял теорию эволюции как символ веры.
— Я сам себе кажусь, — сказал он однажды, — той гусеницей, которая, если ей помешать плести свой гамак, должна начинать всё с самого начала. Пока я катился вниз по социальной лестнице, всё было нормально, и я зарабатывал бы деньги, если бы не Эллен; а когда я стараюсь работать на уровне повыше, я терплю полный провал.
Не знаю, справедливо ли такое сравнение, но уверен, что чутьё не подводило Эрнеста, когда нашёптывало ему, что после глубокого падения ему лучше всего начать новую жизнь с самого низкого уровня; как я только что сказал, я позволил бы ему вернуться к своей мастерской, если бы не знал того, что знал.
По мере приближения назначенного его тётушкой срока я всё старательнее подготавливал Эрнеста к тому, что его ожидало, и вот, наконец, в его двадцать восьмой день рождения я смог всё ему рассказать и показать письмо, подписанное ею на смертном одре, о том, что мне поручается хранить для него её деньги. В тот год (1863) его день рождения пришёлся на воскресенье, но уже на следующий день я перевёл все его акции на его имя и представил ему все учётные книги, которые он сам вёл на протяжении последних полутора лет.
Несмотря на всю мою подготовку, понадобилось немало времени, пока мне удалось уверить его в том, что эти деньги — его собственность. Он говорил мало, и я не больше, ибо не поклянусь, что не был столь же взволнован благополучным завершением моего попечительства, сколь и он сам, оказавшийся владельцем более чем 70 000 фунтов. Когда он заговорил, это было выплёскивание по одной-две фразы кряду.
— Если бы мне надо было выразить этот момент музыкой, — сказал он, — я бы вволю попотчевал себя альтерированным секстаккордом.
Немного позже он, помнится, говорил со смешком, имевшим какое-то семейное сходство в его тётей:
— Я больше всего наслаждаюсь не тем удовольствием, что мне доставляет эта новость, а тем страданием, что она причинит всем моим знакомым, кроме вас и Таунли.