Эрнест не был на такой короткой ноге с литературным миром, как я, и его голова, боюсь, немного вскружилась, когда он одним прекрасным утром проснулся знаменитым. Он был сын Кристины и, пожалуй, не смог бы добиться того, чего добился, если бы не был иногда способен витать в эмпиреях. Впрочем, он скоро во всём разобрался, молча засел за работу и выпустил ряд книг, в которых упрямо говорил такое, чего никто не сказал бы, даже если бы мог, и не смог бы, если бы даже захотел.
У него выработался дурной литературный характер. Раз я шутливо сказал ему, что он похож на того человека из предыдущего столетия, о котором говорили, что ничто, кроме такого характера, не в состоянии сдерживать такое могучее тело.
Он рассмеялся и ответил, что лучше так, чем как пара-тройка современных писателей, которых он мог бы назвать, чьи хилые тела не могло бы поддержать ничто, кроме такого характера.
Помню, как вскорости после выхода одной из этих книг я виделся с миссис Джапп, которой, кстати сказать, Эрнест еженедельно выплачивал небольшое содержание. Это было в комнатах Эрнеста, и как-то так вышло, что мы с нею несколько минут оставались наедине. Я сказал ей:
— Мистер Понтифик написал очередную книгу, миссис Джапп.
— Бог ты мой, — сказала она. — Нет, правда? Вот так джентльмен! Про любовь? — И старая греховодница метнула на меня нечестивый кокетливый взгляд из-под своих стареющих бровей. Я не помню, что в моём ответе это спровоцировало — вероятно, ничего, но она затрещала на полной скорости что-то в том смысле, что Белл принёс ей билет в оперу. — И я, конечно, пошла. Я ни слова там не поняла, потому что всё было по-французски, но я видела их ноги. Ну и ну, ну и ну! Я боюсь, что долго не протяну, и когда наш славный мистер Понтифик увидит меня в гробу, он скажет: «Бедняжка Джапп, старушка уже больше никогда не сморозит какую-нибудь скабрезность»; но дай вам Бог здоровья, я ещё не такая старая, и даже беру уроки танцев.
В этот миг в комнату вошёл Эрнест, и разговор перешёл в другое русло. Миссис Джапп спросила, собирается ли он писать и дальше после того, как эта книга закончена.
— Разумеется, собираюсь, — отвечал он. — Я всегда пишу книги; вот рукопись следующей. — И он показал ей кипу бумаги.
— Ух ты, — воскликнула она, — батюшки мои, это и есть рукопись? А то все кругом говорят — рукопись-рукопись, рукопись-рукопись, я уж и не думала, что доживу, что сама увижу. Ну и дела! Не, что, правда что ль, рукопись?
На подоконнике стояла герань, довольно чахлая. Эрнест спросил миссис Джапп, разбирается ли она в цветах.
— Я разбираюсь в языке цветов, — сказала она с самым плотоядным из своих чарующих взоров — и на этом мы распрощались с нею до следующего раза, когда ей вздумается оказать нам честь очередным визитом, каковой привилегией — посещать нас время от времени — она, как ей известно, обладает, ибо нравится Эрнесту.
Глава LXXXVI
И теперь я должен завершить свою повесть.
Предыдущая глава была написана вскоре после описываемых в ней событий, то есть весной 1867 года. К тому времени повесть моя была написана до этого места; с тех пор, впрочем, я время от времени вносил изменения то там, то сям. Сейчас осень 1882 года, и если мне ещё есть что добавить, то лучше поспешить, ибо мне уже восемьдесят, и хотя я в добром здравии, мне не скрыть от себя того факта, что я уже не молод. Уже и Эрнесту сорок семь, хотя он на столько не выглядит.