— Все недосуг было… а вот нынче как раз иду и дай, думаю, загляну. Беда у меня, милая. Ох, какая беда…
— Что ж… заходите. Благо идти недалеко: два шага, и дома будем.
Оживает, отходит постепенно вдова, идя рядом с повитухой, поднимает голову, смотрит вокруг. Будто долго была в отъезде и стосковалась по деревне. Славно все же здесь, спокойно. В палисадниках огурцы квасятся в банках; сливы сушатся. Небо чистое, как вымытый в свежей воде и насухо вытертый стакан; даже закат — воплощение покоя и вечности. Предвечернее солнце согревает сердце и душу; где-то обед готовили на оливковом масле: далеко расплывается его запах, вкусно, аж слюнки текут. О, до чего же хорошо на свете!
— Ну, рассказывайте, тетушка Пашкуй, что у вас за беда такая, — говорит Шара Кери дома.
— Ох, голубушка, миленькая, помогите мне, если вы в господа верите… — говорит вдова и начинает горько рыдать. Слезы катятся у нее по лицу, частые, желтоватые, как дождевая вода с железной крыши.
Видно, и вправду беда у нее серьезная, если она так ревет отчаянно.
— Ну так скажите же, в чем дело… Иначе — как я могу вам помочь?..
Вдова оглядывается и наклоняется к уху Шары Кери. Шепчет. И опять рыдает, еще пуще прежнего.
Смотрит на нее Шара Кери и молчит. Не утешает. Лишь тихо, размеренно постукивает пальцами по подлокотнику плетеного кресла. Наконец говорит — скорее сама себе:
— Ну да, вы ведь вдова…
— Вдова. Целых десять лет вдова, ох-ох…
— Отец… ну, то есть кавалер ваш… он женат?
— Конечно. В этом-то вся и беда. Спасите меня, миленькая, спасите от позора…
Спасти ее. Если бы она умела спасать… Себя она, правда, в свое время сумела спасти… да зато до сих пор чувствует, каких страшных усилий ей это стоило. У нее никого не было в целом свете, кто бы ей помог; даже не на кого было пожаловаться; самой пришлось себя спасать, самой себе помогать. Правда, она не вдовой была. А итого хуже — незамужней девушкой, а отцом ребенка — один выздоравливающий больной в больнице, где она служила. Поступил он совсем слабый, неизвестно, б чем душа держалась. А поправился и исчез неожиданно, ничего даже не сказав ей… И теперь еще она должна кому-то помогать…
— Я? А что я могу сделать?
— Вы ведь умная, образованная. Я слыхала, вы и в институте учились… да теперь ведь повитух не так учат, как раньше… а потом…
— Нет-нет, об этом вы и не думайте. И сами не пытайтесь что-нибудь сделать. Это ведь убийство.
— Все равно я руки наложу на себя… — снова рыдает вдова.
— Речь не только о вашей жизни! Слышите!
— Что же мне делать?..
— Один выход у вас, тетушка Пашкуй.
— Какой?
— Родить ребенка.
— Нет, нет, такого позора я не вынесу… нет, ни за что! Знала я, знала, что погибель моя идет, — и хлопает вдова себя по бедрам.
— Полно, полно. Поговорят две недели, потом забудут.
— Забудут? Нет, милая, не-забудут. Не знаете вы этих людей. Хуже они, чем басурмане…
— Тогда… найдите кого-нибудь, неженатого, и выйдите за него. Сколько месяцев-то уже?
— Я думаю, два… или один…
— Словом, два… Так что ухватитесь за кого-нибудь и не отпускайте.
— Нету здесь таких, уж я-то знаю. Да если и был бы кто, что я ему скажу, когда ребенок появится?
— А ничего. Дети и на седьмом месяце, бывает, рождаются. Особенно, если приспичит. Вы еще молодая, можете мужа найти. И прежде всего возьмите себя в руки. Вы ведь та самая знаменитая вдова Пашкуй, которая столько свадеб устроила? Неужели ж себе не устроите? Где же вся ваша наука? Соберитесь-ка с силами и бросьте эти мысли. Умереть… Повеситься… Да если вы еще при жизни душу свою в ад хотите отправить…
— Нету здесь такого вдовца, нету…
— Так найдите неженатого. Бобыля какого-нибудь. И пусть радуется, что такую жену получит… Постойте-ка. Я уже знаю одного. Да и вы сейчас угадаете. Ну?..
— Не знаю я, не знаю. Господи, господи, такой позор!..
— Знаете, еще как знаете! Поспорим, что знаете. Ну, поспорим…
Вдова испуганно смотрит на нее, потом шепчет едва слышно, одними губами:
— Ференц Жирный Тот…
— Ну конечно же! Подходит? Я думаю, подходит. Он уж не первой молодости, а вы женщина не старая, так что он вас быстро догонит, не бойтесь.
— Да ведь я ему крестная мать. А отец его — мне сводный брат…
— Тем лучше. Значит, вам легко бывать у них почаще.
Вдова поднимается такая взволнованная, будто радостную весть услыхала. В самом деле, почему бы не женить на себе этого парня? Его тоже жизнь не баловала… К тому ж и ребеночек, бедняжечка, вдруг прежде времени богу душу отдаст?.. И она представляет маленький голубой гробик, который Геза, брат Ферко, понесет на кладбище, держа под мышкой.