212
- А скажи, классное сравнение, да? – уже вовсю ухмылялся Добряков. – Я
вообще люблю такие вот меткие, крепкие словечки! В армии еще
приохотился, там, знаешь, какие сказители были!
- Ну так расскажи.
- Не буду, сказал, не хочу! Лучше ты про себя расскажи. Ты не москвичка?
- Нет. Из-под Смоленска, - ответила Тоня, надкусывая сосиску.
- А как здесь?
- Тетка тут у меня, матери сестра старшая. Приехала к ней. Осмотрюсь,
может, работу найду какую.
- А у себя под Смоленском, значит, работы нет?
- Копейки платят. А у меня дети.
- Вот те раз! – удивился Добряков. – А чего молчала?
- Так мы еще с тобой толком и не разговаривали, - пережевывая сосиску,
улыбнулась Тоня.
- Так ты их оставила, что ли, одних?
- Почему одних? Мать моя с ними пока. В школу им не надо, им еще два и
три годика. А детский садик у нас закрыли.
- Почему так?
- Да директор с воспитателями проворовались, их уволили, а садик закрыли.
Где в поселке дополнительных воспитателей найти? Одни доярки да
скотники. Вот мать и уволилась с работы, чтобы с детьми сидеть. А я, значит, к тетке в Москву, на заработки.
- Постой, постой, - снова перебил Добряков. – А муж твой, он что же, не
содержит детей? Да у тебя есть муж-то вообще?
213
- Как не быть? – немного даже обиделась Тоня. – Только проку-то с таких
мужей!
- А чего?
- Пьет, чего! Копейки получает и все пропивает. Ни разу от него ни рубля не
видела.
- Загадочная русская душа, - съехидничал Добряков. – А чего ж тогда живешь
с ним?
- Жалко его. Пропадает.
- Да и хрен бы с ним, с таким! – разошелся Добряков. - Пропадает и пусть
пропадает! Дармоеда на шее держать, вот удовольствие! – но вдруг осекся, вспомнил про себя и, неловко поерзав на стуле, прибавил: - Правда, если
любишь, тогда…
- Любила, крепко любила по первости. Ревновала, ревела, когда поздно
приходил, грозилась всех соперниц, какие сыщутся, поубивать – вот до чего
доходило. А потом он все чаще и чаще пить стал. Припрется пьяный да еще с
собой бутылку принесет. Рассядется на кухне, песни орет, смакует по
глоточку, не спешит. Когда первый ребенок родился, это стало напрягать. Всю
ночь трясусь над кроваткой, успокаиваю. А тому все хрен по деревне. До
двух, до трех не спит. Смотрю на него и понимаю, что бесполезно что-то ему
говорить, не поймет на пьяную голову. Думаю, надо выход какой-то
сыскать… - Тоня замолчала и кивнула на бутылку: - Еще по одной? Чтобы
вспоминать не так тошно было.
Добряков налил еще по стопочке. На донышке бутылки оставалось по
полнаперстка на нос. Они выпили. Тоня шумно выдохнула, заела остатками
сосиски и продолжала:
- И нашла способ. Представляешь, думала, думала – и нашла!
214
- Ну? – Добрякову становилось и в самом деле интересно. Водки, правда,
оставалось совсем ничего, но уже знал, как решить этот вопрос.
«Пусть расскажет про мужа-алкоголика, а там и решим, - успокоился он. –
Еще не вечер, вся водка наша!»
- Сперва я думала, что он жадничать начнет. А потом все получилось, как
хотела.
- Да ты давай по порядку-то, - торопил Добряков.
- По порядку, - кивнула отяжелевшей головой Тоня и слегка заплетающимися
фразами повела рассказ дальше. – Придумала я, значит, ту бутылку, которую
он каждый вечер с собой приносил, вместе с ним распивать. Чтобы, то есть, ему меньше доставалось. Посчитала: один он пьет ее два часа, а со мной
вдвое меньше будет. Дети хоть уснут пораньше, и то ладно. Предложила ему
такой расклад. А он – хоть бы хны, согласился, как миленький. Обрадовался
даже. «Ну, - говорит, - женушка моя любимая, - как я рад, что ты меня
понимаешь, что поддерживаешь, то есть». И стали мы с ним почти каждый
вечер бутылочку эту приговаривать. Сядем рядком, выпьем ладком, закусим, поговорим по душам, песни уже не поем: дети спят. Он все понимать сразу
начал, и про детей вспомнил, ласковый такой стал, послушный. Ну вот,
выпьем бутылку, я ему и говорю: «Пойдем-ка спать, мой хороший, я так
соскучилась без мужнего тепла, сколько ночей одна засыпаю». А он, когда
один выжирал поллитру, никогда до кровати не доходил, каждый раз все под
стол сваливался, там и храпел остаток ночи. А тут – радуется даже, что его, как человека, зауважали, в постель приглашают. Встает, идет, и даже кое на
что его еще хватало, - Тоня грустно улыбнулась и махнула рукой: - А, катись
оно все!.. Давай покурим?
Добряков толкнул к ней пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Тоня глубоко
затянулась, выпустила густую тонкую струйку в потолок.
215
- Через девять месяцев Сережка родился, младший. Родился с дебилизмом