Выбрать главу

У одного из них была труба, и он аккомпанировал на ней каждую песню, трубил это «уа-уа-уа», пока слезы на глаза не наворачивались.

— Диззи Гиллеспи недобитый, — говорила Ма. — Нада смазать трубу оливковым маслом и засунуть ему в задницу. Пусть пропердит на ней «Боже, благослови Америку».

Где-то в одиннадцать он трубил «Тепс» (американский военный сигнал к отбою), и на этом вечер заканчивался. Не думаю, что соседи начали бы жаловаться, даже если бы Массимо пели и играли на трубе до трех утра, потому что большинство жителей западного берега считали старшего даго натуральным Тони Сопрано.

На Четвертое июля того года — речь идет о 2012 — я прикупил несколько бенгальских огней, две-три упаковки петард «Черная кошка» и парочку вишневых бомб. Я приобрел их у Деда Андерсена, который торгует в лавке «Вишневая блоха» на выезде в Оксфорд. Я не вру. Вы же не слепые, а если слепые, то я вам не доктор. Черт побери, все знают, что в «Вишневой блохе» можно купить петарды. Дед торговал всякой мелочевкой, потому что тогда настоящие фейерверки были запрещены.

В этот день все эти Массимо носились по озеру, играли в регби и теннис, таскали друг друга за спасательные жилеты, малышня копалась в песке на берегу, взрослые прыгали с плавучего пирса. Мы с Ма разложили на причале стулья, плюхнулись в них, а рядом разместили все эти отечественные забавы. Как стемнело, я дал Ма бенгальский огонь, зажег, а потом поджег от него свой. Мы помахивали ими в темноте, и скоро дети на том берегу стала требовать и себе такие же. Двое старших Массимо выдали детям огни, и они помахали нам в ответ. Искры на свечах были больше и дольше, чем у нас, потому, что зажигательные головки были смазаны каким-то химикатом, от которого пламя переливалось различными цветами, а наши светились обычным желто-белым светом.

Даго протрубил в свою дудку: «Уа-Уа», словно говорил нам: «Вот как выглядят настоящие бенгальские огни».

— Это ничо, — сказала Ма. — Искры у них, конечно же, больше, а давай-ка запустим парочку петард, и посмотрим, что они на это скажут.

Мы поджигали их одну за другой и подбрасывали вверх, чтобы они взорвались, пока не упали в озеро. Малышня в Двенадцати соснах это увидела и опять начала канючить. Поэтому несколько взрослых Массимо двинулись к дому, и вернулись с картонной коробкой. В ней было полно петард. Вскоре старшие парни начали зажигать их целыми пачками. Видимо, у них там было не меньше пары сотен упаковок, потому что они выстреливали, как из пулемета, и на этом фоне наши огоньки казались довольно бледными.

«Уа-Уа», — проиграла труба, будто говорила: «Попробуйте еще раз».

— Что ж, сладенький, — сказала Ма, — дай-ка мне одну из тех вишневых бомб.

— Ладно, но будь осторожна. Ты уже выпила лишнего, и было бы не плохо, если бы утром ты проснулась со всеми пальцами на руках.

— Дай мне эту штуку и не умничай. Я не вчера родилась, и мне не нравится гудение той трубы. Могу поспорить, что таких бомб у них нет, потому что Дед не продает их приезжим. Он видит номера на их машинах и сразу говорит, что товар закончился.

Я подал ей бомбу и поджег фитиль своим «БИКом». Вспыхнуло пламя, и Ма быстро подбросила петарду вверх. Та разорвалась с такой яркой вспышкой, что мы чуть не ослепли, а эхо прокатилось прямо до другого берега. Я зажег еще одну бомбу и швырнул ее, как настоящий Роджер Клеменс. Бах!

— Что, съели?! — воскликнула Ма. — Пусть знают, кто здесь хозяин.

Но затем Пол Массимо и двое старших сыновей вышли на край пирса. Один из них — высокий красивый парень в футболке для регби — имел при себе ту сраную трубу, которая висела в чехле на его поясе. Они помахали нам, и старик что-то выдал каждому парню. Они протянули руки, чтобы он смог зажечь фитили. Ребята метнули заряды, они полетели над озером и… о Боже! Не «бах!», а «ба-бах!» Два взрыва, громких, словно от динамита, и большие белые вспышки.

— Это не вишневые бомбы, — размышлял я. — Это М-80.

— Где они их взяли? — спросила Ма. — Дед такими не торгует.

Мы взглянули друг на друга, и нам даже не нужно было произносить этого вслух: Род-Айленд. Видимо, в Род-Айленде можно все достать. По крайней мере, если тебя зовут Массимо.