— Олечка, примите у меня всю документацию, я завтра умру.
Она его отругала, не захотела принимать документацию, он ушел с работы и утром действительно умер. А потом это было с соседкой, она пришла и сказала:
— О моих пацанах побеспокойся, Оленька, ведь продержусь только до завтра...
А потом такое было еще несколько раз, и она поняла, что люди могут заранее чувствовать, когда это с ними случится. И теперь она сама это чувствовала: во всем теле наступила странная легкость, ничего в нем не болело: ни отмороженные пальцы ног, ни плечо, которым она сильно ударилась, когда упала на улице, и не было того жадного огонька, который всегда горел внутри от голода, ничего этого не было. Все тело стало легким, будто его подняли над полом, и оно так висело в пространстве, успокоенное, тихое, без сердечного стука, и еще была темнота, где-то далеко, но была — не вода, не земля, не воздух, а просто темнота, в которую можно было прыгнуть и ничего не почувствовать, и в то же время прыгнуть было нельзя, а надо было только ждать, когда эта темнота надвинется ближе, тогда тело само уйдет в нее. Может быть, она могла бы прожить еще день, потому что у нее оставался сухарь, который вчера переслал ей отец с тем солдатом, и немного дров, которые она набрала в пустых комнатах соседей по квартире, но ей не хотелось больше есть, и топить печку не хотелось, единственное, чего она желала, — это вспомнить что-то очень важное, но ей мешала эта женщина. Если бы Оля могла, она бы просто сбила ее с потолка. Так она лежала, когда раздался стук в дверь.
Казанцев вошел и сразу увидел ее белеющее в сумерках угла лицо и большие глаза, обращенные к нему, и вежливо сказал:
— Добрый день!
Прежде чем попасть в эту комнату, он заглянул в две другие. Там ничего не было, кроме пустых кроватей, остывших железных печурок, ненужных домашних вещей: старых ботинок, потертых ученических сумок, разных бумаг. Он уж подумал, что вообще тут никто не живет, пока не открыл эту дверь, увидел Олю, обрадовался, смутился, что застал ее так, лежащей в кровати, и поэтому сказал:
— Извините, пожалуйста, я выйду на минуточку. А вы одевайтесь.
Он вышел в коридор, достал папиросу, стал курить. Поглядел на часы: было четверть второго, и до начала спектакля еще оставалось время. Он курил не спеша, чтобы дать ей возможность привести себя в порядок.
Через некоторое время он снова постучался, ему не ответили, тогда он открыл дверь и увидел, что она, как лежала в кровати, так и лежит. Он подошел к ней, заглянул в глаза, в эти огромные, как толстый зеленый лед, глаза, увидел там, в их глубине, темноту, испугался, быстро пощупал ее лицо. Оно было теплым.
— Вы больны? — спросил он.
— Уйди, — сказала она, узнав в нем вчерашнего солдата, и не захотела, чтобы он был сейчас рядом.
— Я за тобой пришел, — сказал Казанцев. — У меня билеты в театр. Настоящих два билета.
— Не понимаешь, — тихо, с укоризной сказала она. — Я сегодня умру... Ты уйди.
— Чепуха, — сказал Казанцев. — Никуда я не пойду. И так не умирают... Ну, ладно. Не хочешь в театр, не надо. Я сейчас чего-нибудь соображу. Вот чаю... Ну, конечно, чаю. Ты пока лежи, а я все сварганю.
Он поставил карабин к стенке и сразу засуетился. На подоконнике стоял чайник, в нем было налито до половины воды, и стояли тут пустые стеклянные банки, чашки, тарелки. Он присел к печурке, растопил ее, она быстро загудела.
— Отлично, — потер он руки, радуясь, что так у него все хорошо выходит. — Сейчас вскипит.
Он нашел в углу тряпку, расстелил ее на полу возле печурки, как скатерть, достал весь свой дневной паек, разложил его в порядке, поставил чашки.
— Прошу к столу, — сказал он.
Она не смотрела в его сторону, глаза ее были обращены на эту изогнутую по-змеиному женщину на потолке.
— Ну, ну, — сказал Казанцев. — Хватит возлежать, поднимайся.
Он подошел к ней и решительно снял с нее пальто, потом одно одеяло, второе. Она лежала в синем кашемировом платье, очень похожем на те, в каких ходили школьницы, только больше расклешенном, и оттого, что она была в платье, а не в пальто или телогрейке, а именно в платье, как ходили женщины до войны, он почему-то сразу поверил, что сейчас поставит ее на ноги, и, обхватив ее за шею приподнял с подушки. Она села. Волосы у нее были длинные, очень мягкие, темно-пепельного цвета и падали ей на плечи.