Пролетали мы над местностью, где по карте значилась небольшая речушка. Ее сверху и не увидишь в сплошном густолесье. Но сержант Митя — милиционер таежный. Он обратил мое внимание на дым костра.
Я посмотрел на это подобие жиденького клочка дыма, — в кабине вертолета обзор хороший: сидишь, как в автомашине. Но мои мысли, естественно, были заняты парашютистом. Мы часто в своей работе, увлеченные главной задачей, не замечаем вокруг себя людей, способных помочь нам, готовых сделать это и желающих быть полезными. Почти каждый человек нынче у нас может мыслить по-государственному, а мы иной раз даже отмахиваемся от них. И потом узнаём, что наша цель могла быть достигнута раньше и проще.
Я резонно возразил сержанту: никакой диверсант не будет разжигать огонь в неизвестной ему тайге, чтобы сразу обнаружить себя.
— Так это какие-нибудь наши, может, женщины ягоды собирают. Мы их предупредим, — предложил сержант Митя.
— Не всех надо вовлекать в это дело, — сурово сказал я. — И вообще в таких случаях, товарищ сержант, вам следует научиться держать язык за зубами. Вы готовы абсолютно всем рассказывать о случившемся.
Впоследствии я жалел, что не распорядился приземлиться. Там происходили события, прочно связанные с моей задачей.
Во второй половине дня два друга — Миша и Петя, два будущих зоолога, составлявших «экспедицию по изучению проблем распространения грызунов севернее шестидесятой параллели», — сидели у костра возле своей палатки на берегу журчащей речки и играли в карты.
Карман у друзей общий, и игра проходила скучно: то все деньги оказывались у Миши, то у Пети, и ни в том, ни в другом случае благосостояние обоих не изменялось. Поэтому, играя, парни лихо пели на мотив старой песни беспризорников сочинение Миши:
Слова — «с лешими знакомы» — они выкрикивали с особенным энтузиазмом, смакуя.
Но не следует думать, что Миша и Петя какие-то непутевые забулдыги. Нет. Они оказались вполне порядочными студентами, когда я с ними познакомился ближе. Но они молоды и изрядно бравируют своим таежным житьем-бытьем. Поэтому они попали впросак, да еще пытались и замазать свою оплошность.
Бравада — пустое молодечество от незрелости ума — бывает, не проходит подолгу. У одних юнцов эта сырость мозгов проявляется в стиляжничестве, у других — в том, что они изображают из себя всезнающих, ни во что не верящих и во всем разочарованных. А Миша с Петей, где надо и где не надо, подчеркивали свою лесную бывалость. Мы, дескать, люди таежные, от земли, от сучьев, мы подолгу живем вдали от современной цивилизации, и нам все нипочем, мы дикари. Кроме картишек, им нравилось ходить небритыми, нечесаными, в грязных рубахах без пуговиц, непременно отпускать непристойные словечки, разговаривать нарочито грубовато и громко, с размашистыми ухарскими жестами, с пренебрежением ко всем остальным, кто не живет в лесной глуши, не принадлежит к продымленному племени завзятых таежников.
— Ты, так-перерастак, что в костер не подбросишь? — сказал Миша.
— А на так-перерастак? — ответил Петя. — И так горит, так-перерастак!
— Давай порубаем, — предложил Миша, что означало давай поедим.
— Идет! — поддержал Петя, что означало ладно.
Оба они коренастые, с отлично развитыми мускулами, оба в модных капролактановых шляпах, оба курносые и оба заросшие бородами, что торчали наподобие зубных щеток. Только у Миши растительность светло-русая, а у Пети — черная, с рыжим оттенком. И глаза — соответственно — голубые и карие.
Хорошо оснащенные — от ружей до карманного радиоприемника, — они не торопились со своей работенкой-практикой, тем более, что любили тайгу искренне и преданно и не прочь были проводить в ней круглый год, кроме банных дней. На правах будущих зоологов, не считаясь со сроками охоты, они настреляли тощих июньских глухарей и теперь собрались доесть третьего, аппетитно поджаренного на костре. Петя, обжигая пальцы, снял птицу с вертела, положил на траву и разрубил топориком. Потом взял каждую половину за ножку и, спрятав у себя за спиной, спросил:
— Какая лапа?