Город больше всего напоминал лес. Лес из башен — высоких и похожих друг на друга. Когда дороги окончательно поглотили отродья тьмы, спасали только дирижабли, но после войны остались лишь ковры-самолеты, да и то — в тех семьях, где еще не избавились от магических видов транспорта. Этим детям повезло. Мэйд каждую неделю принимала по две-три семьи. Ее башня была переполнена: люди обитали на кухне, в чуланах, в когда-то просторной ванной. Казалось, что так жить нельзя — но все же это была жизнь, куда более безопасная, чем где-либо еще на много миль вокруг.
Мэйд прикрепила ковер к крючьям в полу, и дети уснули прямо на нем. В любом случае, свободных кроватей уже не осталось; даже за одеялами нужно было спускаться в город, и лишь в сопровождении старенького, но еще очень острого мачете.
Старуха уже хотела загасить огоньки и отправиться в свою спальню, как девочка коснулась ее щиколотки.
— Забери, — шепнула она. Черные блестящие глаза глядели сонно из-под полуопущенных век. В кулаке девочка держала небольшой предмет, обернутый в тряпку. Мэйд развернула ветхий крапчатый шелк и мгновенно узнала этот острый запах.
Чеснок. Старуха усмехнулась. Бросила на девочку взгляд – но та уже крепко спала, сжав руку брата.
В детстве Мэйд за головку чеснока можно было купить хорошего коня. После войны, когда магические споры, что изобрела нежить, уничтожили все, что природа создала против этой самой нежити – например, чеснок, смертельный яд для любой немертвой твари, оставшиесязубки стали на вес золота. А тут — целая головка, да еще и свежая… Откуда такие вещи у детей? Откуда они сбежали?
Мэйд завернула чеснок обратно в тряпку и засунула за пазуху. Быстро огляделась по сторонам — не проснулся ли кто в поздний час, иначе лишних разговоров не оберешься. Да и опасно это... Старуха доверяла всем своим постояльцам и принимала их, как родных. Но целая головка чеснока способна затмить любой разум и выжечь до пепла даже самую светлую благодарность.
Войну уже невозможно было закончить. Мир устал; свихнувшиеся законы магии и физики лишили его всякой логики. Философы попрятались в башнях, лелея в руках осиновые колышки. Можно было делать лишь две вещи — сражаться или сберегать. Что могла делать во время войны старуха? Только второе...
Сон исчез, будто нежить, испуганная острым запахом. Мэйд просидела у окна всю ночь. Разглядывала кирпичные стены башен, пока с востока не начало разгораться серебристое марево.
— Рассвет...
Мэйд вздрогнула от неожиданности.
За ее спиной стояла спасенная девочка. Сейчас она выглядела постарше, чем когда спала. Впрочем, это обычное человеческое свойство.
— Ты отдала мне это, — Мэйд вытащила головку чеснока и показала его девочке, — ты ничего не перепутала? Откуда ты?
Девочка качнула головой.
— Вы приютили нас. Мы провели на ковре несколько дней, — хрипло проговорила она, — и все башни оказывались закрытыми. В столице загасили последние сигнальные огни, и мы боялись, что найдем приют в лесах... На вершине какой-нибудь елки, — ее голос дрогнул, — и этот приют станет последним.
— Все равно, это слишком, — Мэйд сжала чеснок в руке. Внутри нее боролись два голоса: один умолял не расспрашивать, сохранить чеснок и год жить припеваючи, получая от торговцев лучшие припасы, второй же просил вернуть вознаграждение и забыть о нем.
— У меня он не один. Чеснок. И не только он. — Девочка серьезно посмотрела в глаза Мэйд. Старуха поежилась.
— Вас ищут?
— Возможно, — девочка усмехнулась. Посмотрела на брата — тот спал, положив под щеку кулак. — Мы не задержимся здесь долго. Главное, чтобы сегодня нас не нашел наш отец... Я украла ключи от его оружейной.
— Вот откуда у тебя чеснок, — хмыкнула Мэйд.
— Вы бы знали, как удивительна оружейная моего отца, — глаза девочки стали совсем жесткими и злыми, — его отряд в эти дни будет проходить мимо города. А нам просто нужно недолго посидеть тихо.
От девочки веяло холодом. Она отвернулась к окну, и на слабо освещенном детском лице прорезались четкие тени.
Старуха промолчала. Почему-то ей расхотелось находиться в этой комнате. Она закрыла окно, вышла за дверь и по узкому коридору, заваленному припасами, прошла к винтовой лестнице. Медленно спустилась и оказалась на кухне — когда-то просторном помещении, по которому сновали ловкие слуги ее матери... Как же это было давно. Теперь котелки и кастрюли горой свалили на деревянный комод в углу, длинные прочные столы исчезли, и весь пол покрыли ковры и настилы, на которых разместились беженцы. На кухне Мэйд поселила немощных стариков, где они и проводили все время в добровольном заточении и чудом уживались друг с другом.