– Ты думаешь, мне наплевать, что человек, клявшийся мне в вечной любви, бросается на первого встречного? – не веря своим ушам, спросила Реджина. – Я понимаю, конечно, что постоянно зову тебя идиоткой, но не думала, что с тобой все настолько плохо.
– Ты ясно дала понять, черт тебя дери, что совершенно не заинтересована в том, что я тебе предложила, Реджина, так чего, блин, ты еще от меня ожидала? Что я буду пинать балду и ждать тебя, как влюбленный щенок? Иди к черту, если действительно ожидала от меня такого, я не настолько лишена самоуважения.
– Я не знаю, чего ждала от тебя! – воскликнула Реджина. Она взглянула на Эмму, и в освещенной тусклыми лампами комнате в ее глазах отразилась такая боль, какую Эмма даже не ожидала увидеть. – Понятно? Я не знаю, чего ждала от тебя. Но уж точно не этого. Потому что своими действиями ты обесценила все то, что говорила мне, и это было ужасно – как будто для тебя это была просто игра.
– Это твои действия обесценили все то, что я говорила, Реджина! – выкрикнула Эмма, расстроившись.
Голос сорвался, когда она попыталась сдержать слезы. – Я сказала, что люблю тебя, а ты посмеялась надо мной. И теперь у тебя хватает наглости заявлять, что это я тебя обидела? Да пошла ты. Иди к черту!
– Я не!.. – закричала Реджина, но вовремя сдержалась и замолчала, пытаясь успокоиться. Вновь подав голос, она уже не кричала, а просто объясняла. – Я не насмехалась над тобой, Эмма. Возможно… возможно, я и отреагировала слишком резко, но тогда мне было плохо, и я не знала…
– Ты сказала, что переспала со мной от скуки! Ты рассмеялась мне в лицо, как будто я какая-то идиотка, которой хватило глупости втрескаться в тебя, принять то, что между нами произошло, за нечто большее! Из-за тебя я почувствовала себя полным ничтожеством. Так что нечего рассуждать, будто ты не посмеялась надо мной, Реджина, потому что, черт возьми, именно так ты и поступила!
– Хорошо! – вскрикнула Реджина, и Эмма замолчала в ответ на это признание. Голос Реджины был напряжен, она была расстроена не меньше Эммы, но в ней говорила не только злость. – Хорошо, ты права; я наговорила тебе ужасных вещей, прости меня. Нет никакого оправдания тому, как я с тобой поступила, но я была… я была так сильно потрясена всем, что случилось! Ты можешь это понять? Какой же реакции ты от меня ожидала? Я только что разорвала отношения, в которых задыхалась, и тут, спустя всего ничего, появляешься ты и вываливаешь на меня свое признание. Я задыхалась, Эмма!
– Ну, конечно, зато ты тут же перестала задыхаться, вернувшись к Робину на следующий же день, правда? – огрызнулась Эмма, чувствуя вызванную воспоминаниями резкую боль в груди. Набежали слезы, и она отвернулась, пытаясь удержать их. Ей не хотелось доставлять Реджине такое удовольствие.
– С ним все было гораздо проще, Эмма, а с тобой…
– Да пошла ты. Не притворяйся, что хотя бы рассматривала возможность выбрать меня, только не после того, как ты со мной обошлась.
– Хорошо, хочешь правды? – огрызнулась Реджина, больше не имея сил сдерживаться. – Нет, тогда, сразу после твоего признания, я эту возможность не рассматривала. За ночь до этого, когда мы лежали вместе в одной постели? Да, я думала об этом. И да, я думала об этом и позднее, задавалась вопросом, не совершила ли ошибку. Но именно тогда? Нет, не думала, и знаешь почему? Именно потому, что ты заявила о своей любви на следующее же утро, и это было так эгоистично с твоей стороны, что я даже не знаю, с чего начать, – гневно продолжала Реджина, и, с шумом поставив стакан на стол и поднявшись на ноги, принялась мерить комнату шагами, произнося с напором. – Я была расстроена из-за разрыва с Робином, чувствовала себя потерянной и загнанной в угол из-за всей этой ерунды про «родственные души», и я… я доверяла тебе. Я была уверена в тебе. А в конечном итоге все выглядело так, будто ты воспользовалась ситуацией забавы ради, просто чтобы затащить меня в постель!
Казалось, ты просто воспользовалась подвернувшейся наконец возможностью, и тебя не волновало, готова ли я к этому – ведь готова была ты! В конце концов, я тут была ни при чем, Эмма: все упиралось в тебя, и именно поэтому я так набросилась на тебя после твоего признания.
– Так, прежде всего, – отвечала Эмма, также поднимаясь на ноги, чтобы, обращаясь к Реджине, смотреть ей в глаза, чувствуя тошноту, которую вызывали бурлящие внутри ярость с отчаянием, – не смей, нахрен, говорить, что я воспользовалась тобой или сложившейся ситуацией или бог знает чем еще, потому что из этого можно сделать вывод, будто я совратила тебя, а это совсем не так. Ты поцеловала меня, ты начала стягивать с меня одежду и шептать мне на ухо, что хочешь прикасаться ко мне, пробовать меня на вкус, трахать меня, так что, черт тебя дери, Реджина, не смей меня обвинять.
Реджина фыркнула, закатывая глаза.
– Я никогда не говорила…
– Катись ко всем чертям, Реджина, ты прекрасно знаешь, что говорила мне все эти вещи! – крикнула Эмма, припечатывая Реджину взглядом. Она не собиралась больше играть в эти игры. – Не строй из себя оскорбленную невинность, это совсем не про тебя, и я не знаю, в чем смысл этого вранья. Мы обе знаем, что твои слова – полная херня.
Глаза Реджины вспыхнули, и будь это возможно, она бы подошла еще ближе.
– Я пыталась сказать, дорогая, что горжусь своей манерой изъясняться, но твоя конспектированная версия превращает меня в какого-то косноязычного подростка, впервые оказавшегося в койке, – её глаза неожиданно загорелись, видимо, от твердого намерения всеми силами доказать, что Эмма очень, очень ошибается. Голос стал глубже, когда она продолжила. – Я говорила, что хочу покрыть царапинами каждый миллиметр твоего тела, оставляя жалящие болью глубокие следы на коже, которые будут еще долго напоминать тебе, что отныне ты принадлежишь не только себе, но и тому, кто знает, как доставить тебе удовольствие.
Ее пальцы легли Эмме на живот, и та заметно задрожала от неожиданного и сильного ощущения дежавю.
– Я говорила, что хочу исследовать твое тело кончиком своего языка, – продолжила Реджина голосом мягким, как шелк, и невероятно сексуальным, наклоняясь и шепча Эмме на ухо остальные грязные секреты и оставляя ногтями следы на ее животе. – Что помечу каждую часть твоего тела, а ты будешь дрожать и молить от невыносимого желания. Я хотела, чтобы ты испытала удовольствие, которого раньше не чувствовала никогда, Эмма, потому что для меня твое тело – как девственно чистый холст, и я собираюсь сделать тебя своим лучшим творением. Я хотела заставить тебя сиять.
Она прижалась губами к виску Эммы, от ее слов, горячих и весомых, туманилось сознание, а Реджина, уверенно схватив ее за ремень, резко придвинула к себе, чтобы театрально завершить речь:
– Потому что я пообещала, что ты кончишь столько раз, что станешь воплощенным желанием, что будешь лежать на полу, распластанная, как холст, сияющая, измотанная и совершенно прекрасная.
У Эммы перехватило дыхание, на мгновение она потеряла способность рационально мыслить. Поэтому единственное, что она смогла выдавить из себя в этот миг – сдавленный, отчаянный стон: «Боже…» – было именно тем, чего и добивалась Реджина.
– Да, – промурлыкала Реджина, наконец немного отстраняясь, чтобы увидеть выражение лица Эммы. – Тогда ты тоже так сказала.
Внезапный поворот в их беседе заставил обеих восстанавливать сбившееся дыхание, и внезапно Эмма увидела в глазах Реджины нечто, совершенно отличное от ярости или обиды. В них была нечто похожее на честность и уязвимость, нечто, до чертиков испугавшее Эмму. Но ей было некогда все обдумать, потому что Реджина вдруг сменила тон и слегка язвительно закончила свою речь.