— Ну а охрана у Вас есть?
— У нас сидит солдат, такой мальчик Мотя с автоматом. Вроде нас охраняет. Вокруг него девочки, тоже солдатки. Больше никого нет. Ко мне из службы местной обращались — дескать, Вам не нужна охрана? Я сказал, вроде пока не нужно. До первого покушения, а там посмотрим…
Вот обо всем этом пишу в Москву. Объясняю, прошу, требую. Хочу в феврале на недельку слетать в Москву, буду просить начальство лично сюда приехать и посмотреть на наши беды. Да и старуху свою наконец привезу сюда… Думаю, устроит взбучку за виллу, скажет: “Как тебе не стыдно!” Она не любит этого.
— Ну, пусть привыкает. Все-таки положение обязывает.
— Она считает, что все эти приемы — глупая затея и пустые разговоры. Она — специалист по эстетике, прекрасный преподаватель. И я боюсь, что здесь ей будет тяжело, потому что я — то на работе, а она одна будет бегать по всем этим комнатам…
— Вы когда приехали, здесь уже были какие-то эмигрировавшие друзья?
— Близких не было, но знакомых много, да и новыми уже обзавелся. Так что я не чувствую себя одиноким в неслужебном плане. В домах бываю совершенно разных — и в наших, и в еврейских. Иногда по делу, иногда просто так потрепаться, в баньке посидеть.
— А баньки здесь какие?
— Сауны. Такие же, как везде.
Очень много уходит пока времени на протокольные встречи. Надо наносить обязательные визиты и послам, и министрам. О погоде приходится говорить, а это безумно скучно. А в общем довольно приятные люди оказываются. Правые, левые — не важно. Тут не в политике дело. Просто умные и образованные люди. Везет…
— В Израиле сейчас гастролирует весь цвет нашей культуры. Встречаетесь ли Вы со звездами, ходите ли на концерты?
— Конечно. Был в гостях у пианиста Петрова. Юрий Темирканов недавно гастролировал. Тоже посидели после концерта. Сегодня утром с Аллой Борисовной беседовал. Позвонил ей, говорю: “Приезжайте ко мне”. Нет, отвечает. “Я — звезда. Я Вас приглашаю”. Сразу частушка вспомнилась: “С неба звездочка упала…” Поеду обязательно…
— А.Е., наши эмигранты часто обращаются к Вам за помощью или советом?
— Да. Это очень интересный момент. Я первый раз был в Израиле в 1979 году. Тогда все было сложно. Нам вообще не разрешалось встречаться с бывшими согражданами. Но поскольку я был главой делегации, то сказал: “Мужики, к нам это не относится. Беру ответственность на себя”. И мы встречались. Так вот тогда, грубо говоря, из ста человек всего два или три говорили, что им здесь плохо, и они хотят назад. А вот сейчас из ста человек, ну я не знаю, тридцать, может, сорок, но двадцать уж точно, говорят: зря мы приехали, надо было оставаться… А другие двадцать, может, так не скажут, но очень недовольны. И парадокс в том, что я, посол русский, их успокаиваю. Говорю: друзья, что же вы так нервничаете? Вы только приехали, вы не знаете языка. Здесь плохо с тем, с этим, но ведь не может же все быть сразу. Поживите немножко, выучите язык, не ленитесь, вот тогда все образуется.
То есть — в чем парадокс? Раньше ведь все было наоборот. Когда евреям здесь было плохо, не было квартир, работы, мы у себя в Москве злорадствовали… А вот теперь, как посол России я спрашиваю премьер-министра: почему так происходит? Я переживаю за этих людей. Да, они здесь… но это люди, за которых я тоже несу ответственность… Шамир стал объяснять… Понятно все: страна ведь не резиновая, и все трудно, и меняется психологическая обстановка…
…Раньше репатрианты были “штучным товаром”, а сейчас — масса. Все получается по Эйнштейну. Его как-то спросили, как популярно объяснить теорию относительности. Очень просто, ответил Эйнштейн: в Германии я еврей, а в Америке — немец. Здесь — то же самое. Тот, кто в России еврей, в Израиле становится русским. “Русских” здесь не очень любят, потому что — конкуренция. Навалом врачей, инженеров, музыкантов, а они все едут и едут.
…Многие все еще живут нашими старыми советскими понятиями. Вот пишут письма: дорогой товарищ посол! Я — ветеран, приехал сюда, а жить негде. Позвоните нашему мэру, пусть мне вне очереди дадут квартиру. Я пишу ему ответ: вполне понимаю Ваши беды, но ведь я не могу вмешиваться во внутренние дела Израиля. Так что не взыщите. Еще чаще просят помочь устроиться на работу. В общем срабатывает московский менталитет. Я сочувствую этим людям, но помочь могу только в политическом плане. Хожу по министрам…
— Ну а те, кто все-таки решил вернуться. Проблема есть?
— Проблемы нет (есть, конечно, проблема, но тогда я еще многого не знал и был слишком наивен. — А. Б.). Самый легкий вариант, если есть родственники, которые готовы принять, или есть доллары на покупку квартиры. Но даже если ничего этого нет, мы поддерживаем их просьбы. Ничего страшного, вернутся, будут снимать угол. Как-нибудь образуется.
Тут такие бывают письма, что нарочно не придумаешь. Парень один дезертировал из нашей группы войск в Польше, попал сюда. Пишет: скажите, пожалуйста, какое наказание меня ждет в России за дезертирство? Если, скажем, не больше двух лет, то черт с ним, я вернусь. Но если больше, то еще подумаю…
— А кто больше хочет вернуться — молодежь или старшее поколение?
— Старшее… Легче всего адаптируются подростки. Вот здесь в гостинице носят чемоданы, убирают коридоры. Разговорился с одним парнишкой. Учу, говорит, иврит, поднакоплю денег — пойду учиться……
— … Возможно в России покончить с антисемитизмом?
— До войны, где-то с 30-х до 40-х годов у нас не было антисемитизма. Я, например, до 18-ти лет вообще не знал, что есть евреи. То есть знал, конечно, но как-то абстрактно. Потом приехал в Ростов, поступил в Университет. Еврейская община в Ростове была большая. Моя первая юрфаковская любовь была еврейка. И первая жена — тоже. Вот тогда я впервые узнал, что есть такая проблема.