Текст Артема Материнского «Неизвестный солдат» — это монтаж фрагментов из «Устава гарнизонной и караульной служб ВС РФ» и рифмованных строчек, порожденных сознанием солдата-срочника и ретроспективно фиксирующих опыт насилия, которое он пережил. Аффект, переживаемый читателем этой пьесы, связан с шокирующим контрастом между шизофреничной точностью строчек устава и подробностями телесных унижений, которые переживает герой в части. К моменту попадания в армию у него имеется опыт смутных воспоминаний об Афганистане и Чечне — через отца, который то ли фантомно, то ли на самом деле там был, и терпение, которое вроде как должно помочь отмотать срок службы. Его удел — быть терпеливой жертвой, повернувшейся спиной к пришедшему ночью под его одеяло офицеру, а также рассказы о близящемся разводе. Удары в грудь (чтоб не было следов), пытки, дезинфекция хлоркой помещения, в котором спят люди, штудирование устава предшествуют тактической ошибке военных, из-за которой сбит гражданский самолет с 226 пассажирами на борту. Это неизбежность: жить в аду по фейковому уставу и в соседстве с распущенными агрессорами-лейтенантами, которые, закончив службу, поселятся в Подмосковье и будут бегать по утрам с детьми и собаками. Красивый смертельный финал пьесы — отлетевшие наркоманы в «винтовой» квартире покидают свои тела и закрывают дверь изнутри. Нет шансов выжить, нет места для спасения, нет ответа узаконенному насилию. Есть покорность и мечта убить лейтенанта, уничтожить его — в себе и в других.
«Ваня жив» — это заклинание сходящей с ума от горя Али, Алевтины Георгиевны Муровой, матери погибшего, возможно, в плену солдата. Наталия Лизоркина пишет монопьесу как разомкнутый вовне мир женщины, которая, скорее всего, нормальна, но миру легче сделать ее сумасшедшей. Это текст-аннигиляция всего здравого в реальности: женщина Аля стоит на площади с иконой, ее просят уйти, потому что «американские бляди» заплатили ей за это, Алю приговаривают к 15 годам свободы, и она работает в швейном цеху на зоне, а потом идет к врачу, чтобы зафиксировать свое абсолютное здоровье. Женщина Аля счастлива, свободна, и ее сын Ваня жив. Ничего этого нет и не будет, есть только умерщвление людей и горе тех, кто их потерял. Вывернутая наизнанку реальность пьесы страшнее страшного, в этом безумии — своя музыка.
Драматургия ищет слова, структуры и типы диалогов, чтобы выговорить катастрофу. Сейчас мало волнует, хватит ли драматургии сил и слов. Но послезавтра будет волновать, как узнать о том, что было, как сделать, чтобы об этом знали многие, если не все? Драматургия и театр, улавливающие реальность в клетку своих слов, имеют шансы оказаться этими отпечатками, которые пригодятся нам когда-нибудь. Потом.
Наталия Лизоркина
Ваня жив
Этот текст можно петь, можно читать. Но его должен произносить один человек.