Только теперь Гард заметил маленькое отверстие с рыжими краями под франтоватым белым платочком.
– Вы думаете, это он? – спросил Гард Таратуру.
– Похоже, что он.
– Придется позвать его.
– Это жестоко, комиссар.
– Иначе мы не будем знать точно. А нам необходимо знать совершенно точно.
– Вы правы. Хорошо, я схожу за ним. – Таратура зашагал к вилле.
– Что нашли на убитом? – спросил Гард сержанта.
Сержант достал из нагрудного кармана шпаргалку:
– «Бумажник с восемьюстами четырнадцатью кларками, авторучку «паркер-1100», чековую книжку, носовой платок, машинку для стрижки ногтей, связку ключей на платиновой цепочке длиной тридцать два сантиметра, записную книжку в крокодиловом переплете, пачку сигарет «Космос», газовую зажигалку «Ронсон», зубочистку в виде серебряной шпаги и шесть визитных карточек».
Гард удивленно вскинул брови:
– Визитные карточки? Покажите.
Сержант полез в кабину, достал портфель и долго в нем рылся. Наконец протянул Гарду маленький белый прямоугольник с золотым обрезом.
«Чарлз Фицджеральд Крафт-младший,– прочел Гард изысканную каллиграфическую вязь,– сенатор, президент компании «Всемирные артерии нефти». – Гард задумчиво свистнул. Очень немногие знали, что этот свист– признак наивысшего удивления Гарда, потому что очень нелегко было удивить комиссара.
Он услышал шаги за спиной, оглянулся и увидел Таратуру, хмуро шагающего рядом со знаменитым киноактером Юмом Рожери. «Кого он ведет, болван? – подумал Гард, но тут же опять спохватился: – Все верно, все правильно. Вот, черт, не могу привыкнуть…»
– Скажите, Остин, – спросил Гард бродягу с лицом киноактера, – вы знаете этого человека? – Гард показал глазами на носилки с трупом.
Остин взглянул и быстро шагнул вперед, к носилкам. Потом медленно опустился на колени. Его глаза, не отрываясь, смотрели на лицо покойника, и столько тоски, столько боли и неизбывной жалости было в этих глазах – глазах знаменитого Юма Рожери, великого актера, который все-таки никогда не мог бы так сыграть человеческое горе.
– Это я, – не сказал, а коротко выдохнул он. – Это я, комиссар…
Гард отвел Таратуру в сторону:
– Вы знаете, кто лежит там с лицом Остина? Чарли Крафт. Да, да, тот самый сенатор Крафт-младший. Грейчер порвал цепочку… Бедняга Остин, он теперь уже никогда не вернет себе свое лицо! Но вы понимаете, что Грейчер начал игру ва-банк? Он полез наверх, на самый верх. Он ищет зону, недоступную нам. Но он плохо знает меня. Два убийства – серьезная штука, такие вещи я никогда никому не прощал. Необходимо поставить в известность президента.
И тут они услышали тихие горькие всхлипы. Упрятав чужое лицо на груди покойного, Уильям Остин, бродяга и нищий, плакал над трупом Чарлза Фицджеральда Крафта-младшего, мультимиллионера. Он был единственным человеком, который оплакивал могущественнейшего из нефтяных королей. Но он не знал об этом.
9. ЛЕС РУБЯТ – ЩЕПКИ ЛЕТЯТ
Доклад комиссара полиции президенту звучал сухо и казенно. Гард сам это чувствовал. В Доме Власти, среди строгих темно-коричневых стен, перед овальным столом с флажком президента, иначе и не звучали даже самые невероятные доклады. Они не могли вызывать здесь ни делового сочувствия, как в полицейском управлении, ни живого интереса, как у нормального уличного прохожего, ни вопля, как у обитателей виллы «Красные листья».
– Ясно, – сказал президент, когда Гард кончил. – Что вы думаете об этом, Воннел?
Министр внутренних дел, сидевший в кресле с видом дремлющего филина, неопределенно покрутил пальцами:
– Необходима осторожность.
– Именно, – сказал президент.
– Следует хладнокровно взвесить, – сказал Воннел, еще более удаляясь от необходимости решать.
– И учесть последствия, – добавил президент.
– А также реакцию сената и общественного мнения, – поддакнул Воннел.
– Вопрос следует рассматривать не только с юридической стороны…
– С моральной, разумеется, тоже, – вставил Воннел.
– Совершенно согласен. Ничего нельзя упускать из виду.
– Разрешу себе высказать такую мысль, – храбро начал министр, и президент с интересом посмотрел на него. – Неотвратимость справедливости содержится в самом движении справедливости!
Президент перевел свой взгляд на Гарда и полувопросительно произнес:
– Неплохо сказано, а? Как раз для этого случая.
Гард не пошевелил ни единым мускулом.
– Весьма рад, что вы поддерживаете мою точку зрения, господин президент, – сказал Воннел.
– Так какое будет решение? – спросил Гард, возвращая государственных деятелей к действительности.
Они задумались.
– Решение должно быть безупречным, – сказал наконец Воннел.
– Абсолютно верно! – обрадовался президент.
– И государственно оправданным, – сказал Воннел.
– Разумеется.
– В духе наших христианских и демократических традиций…
– О которых, к сожалению, не всегда помнит молодежь,– добавил президент, в голосе которого появились наставительные нотки.– Молодежь нужно воспитывать!
– Прививая ей уважение к истинным ценностям, – сказал Воннел.
– И сурово предостерегая от увлечения ложными идеалами.
Гард понял, что если он решительно не прервет этот затянувшийся словесный футбол, мяч укатится так далеко, что его потом и не сыщешь. Но, собственно говоря, перед кем они упражняются? Перед Гардом, с мнением которого они считаются так же, как щука с мнением карася? Друг перед другом? Или сами себя тешат мнимой мудростью высказываний, долженствующих вытекать из любого «государственного» рта, как они думают?
– Прошу прощения, – почтительно и твердо сказал Гард, – но я вынужден напомнить о необходимости принять конкретное решение. Преступник сделал шаг вверх! Сегодня он принял обличье сенатора, а завтра…– Гард сделал многозначительную паузу.
Президент забарабанил пальцами по столу, а Воннел вновь надел на себя маску дремлющего филина.
– Вы уверены, комиссар, что профессор… э-э… стал сенатором Крафтом?–спросил президент.
– Безусловно.
– Доказательства?
– Визитная карточка, найденная в костюме покойного, зажигалка сенатора, несколько его личных вещей, чековая книжка, деньги…
– Многообразие жизни, – очнулся Воннел, – учит нас, что предметы могут оказаться вовсе не там, где им по логике надлежит быть. Слава богу, в нашей демократической стране каждый человек обладает свободой воли и выбора.
– Простите, господа,– сказал Гард,– но это слишком невероятно, чтобы сенатор Крафт отдал костюм со всем содержимым какому-нибудь постороннему лицу, тем более бродяге!
– Единение с ближними завещал нам господь бог,– набожно произнес президент.– Но дело не столько в этом, комиссар, сколько в том, что у нас нет убежденности, что преступник до сих пор находится в облике сенатора Крафта. Я прав?
– Да, господин президент, я в этом не убежден…
Однако президент уже не слушал комиссара.
– Мне говорили, что вы отличный специалист, – сказал он, – но и вы можете ошибаться. К чему такая поспешность?
– Она может привести к чудовищной ошибке! – вставил Воннел.
И президент с министром сыграли еще целый тайм, гоняя слова от одних ворот к другим. Гард почти не слушал их, прекрасно понимая, что такое словоизвержение – всего лишь прикрытие их нежелания принимать меры. Как только в потоке слов образовалась пауза, Гард все же сделал попытку вмешаться:
– Господин президент, я понимаю, что арест сенатора Крафта связан с некоторым риском, но его ничтожность не идет ни в какое сравнение с опасностью от дальнейшей деятельности преступника.
Гард дерзил и знал, что он дерзит, но иначе поступить не мог. Он кинул маленькую бомбу и с замиранием сердца ждал, когда она взорвется. Взрыва не последовало. Президент и министр словно и не слышали слов комиссара, как благовоспитанные люди могут «не слышать» сказанной непристойности. Воннел разглядывал потолок, а президент постукивал пальцами по столу. У него были старческие вялые руки, не руки даже, а кости, обтянутые сетью темных вен и сухой сморщенной кожей.