«Ну и хрен с тобой», — подумал я и моментально уснул.
В шесть-ноль-ноль нас разбудили и к нашей вящей радости не погнали на зарядку, которая надоела всем за полгода в учебке. Возле палаток дымила полевая кухня. Возле нее стоял незнакомый майор.
— Значит так, бойцы! — начал он, — Двадцать минут на оправку и на приведение себя в порядок, полчаса — на получение горячего чая, пять минут на завтрак. Горячей пищи не будет: сухпай у вас должен быть с собой, а обедать будете уже на новом месте службы. Через час — построение на этом месте. Не забудьте наполнить чаем фляжки. Вопросы?
— Никак нет!
— Разойдись.
Через час нас построили в четыре шеренги, заново произвели перекличку и, «напра-во, левое плечо вперед, шагом — марш!», привели на этот плац.
2. Как пересекают границу
Однако, стало припекать: было около десяти и солнце поднялось уже высоко. Четвертый час, с семи утра, толклись мы на этом плацу. Майор провел нас за колючую проволоку, сказал: «Вольно» и удалился. Двое пограничников закрыли за ним ворота — две деревянные рамы с натянутой «колючкой», — еще двое с автоматами залезли на вышки по периметру и… всё. Никаких команд. Впервые за последние полгода мы не получили никакой команды!
Дело в том, что жизнь в учебке расписана по минутам: 6–00 — подъем. 6–15 — построение на зарядку. 6–20 — 7–05 — зарядка (трехкилометровый забег, турник, брусья, прыжки через коня). 7–05 — 7–25 — умывание, оправка, заправка коек (одеяло — «кирпичиком», подушка — «треугольником», полосы на одеялах — в сплошную линию). 7–30 — утренний осмотр. 8–00 — завтрак. 8–30 — утренний развод. 9–00 — начало занятий. И так до самого отбоя. Личное время — 30 минут в день. Но и оно забито: зубрение уставов Советской Армии (если в классе не запоминаешь), подтягивание и отжимание (если на ФИЗО отстаешь), чистка оружия — просто, чтоб тебя задолбать, чтоб не сидел без дела. Ибо, армейский принцип: «Солдат пять минут без работы — преступник!» — в учебке возведен в абсолют. Промежутки между мероприятиями — 4–5 минут: как раз столько, чтобы хватило выкурить почти целую сигарету. Передвижения — либо строевым, либо бегом и непременно строем. Идут двое — обязательно в затылок друг другу. Идут трое — двое «в затылок», третий — ведет этих двоих. Все трое — в ногу. Иначе — два наряда вне очереди. На приведение обмундирования в порядок времени не отведено. Но за грязную или неопрятную форму — моментальная расплата. После отбоя стираться нельзя: после отбоя, по уставу, курсанты должны отдыхать с закрытыми глазами. Проверяющий специально это контролирует. Только через час после отбоя, когда казарма оглашается раскатистым храпом двухсот глоток, дневальный ходит и будит курсантов, которые с вечера перевесили свои полотенца с головы койки в ноги: просыпайся, иди, стирайся.
И двадцать четыре часа в сутки — в строю. Ни на минуту ты не остаешься один на один с собой и своими мыслями. Двадцать четыре часа в сутки вокруг тебя сплоченный мужской коллектив, всегда готовый придти тебе на помощь, если ты получил продуктовую посылку из дома.
Странное дело: к такому жесткому распорядку привыкаешь легко и прочно уже через два месяца. Уже через два месяца прекращается понос от комбижира, изготовленного из переработанной нефти, и «каши-параши», предназначенной скорее для оклейки обоев, нежели для человеческого желудка. Голова полностью отключается от мыслительного процесса и привыкает только получать и выполнять приказы — точно, беспрекословно и в срок. Ты, еще несколько недель назад свободный гражданский человек, полностью растворяешься в другом армейском принципе: «Солдат должен знать только пять слов: так точно, никак нет, есть, я и ура! А язык солдату нужен только для заклеивания писем» и на вопросы проверяющего «дяди с большими погонами», как и ожидают от тебя твои отцы-командиры и сам «дядя», громко и четко выговариваешь: «Курсант Пупкин! Жалоб и заявлений не имею!». А через полгода, напичканный «политикой», натасканный на полигоне, спортгородке и в учебном классе, привыкший отбивать шаг и горланить строевую песню громче, чем соседняя рота, намотавший сотни километров на кроссах и марш-бросках, незаметно для самого себя ты из человека, способного чувствовать, сочувствовать и сопереживать, превращаешься в Машину Войны. В выносливого, сноровистого и предприимчивого киборга, в центральный процессор которого введено только три примитивных, а потому безотказных программы: верность Долгу и Присяге, выполнение Боевого Приказа любой ценой и умение выживать в условиях горно-пустынной местности при заданных обстоятельствах. И побочным продуктом программирования сам собой появляется мощный и неистребимый «вирус», блуждающий по всем клеммам и контактам, нейронам и извилинам: каким угодно способом «отмазаться» от любой работы.