Для отдыха оставался один день в неделю — воскресенье, который отцы-командиры использовали с максимальной пользой. По воскресеньям мы трудились на личных дачах командира части или начальника штаба, а то и у начальства повыше. Иногда нас отдавали на работу к туркменам и мы были этому только рады, потому, что туркмены кормили целых два раза и не жадничали, давали еду с собой в казарму. Попасть на работу к туркменам среди курсантов считалось удачей, так как можно было поесть здоровой и вкусной домашней пищи из восточной кухни. Командир взвода лейтенант Микильченко попробовал как-то протестовать, дескать, курсанты, и без того нагруженные всю неделю сверх всякой меры, должны хотя бы в воскресенье отдыхать и восстанавливаться, но Микиле так заткнули рот, что до конца нашей учебки уже он совсем не раскрывал варежку, а только сильнее налегал в занятиях с нами на физическую и тактико-специальную подготовки.
Все мы, вместе с полученными знаниями и навыками, вынесли из учебки непреодолимое, доходящее до брезгливости, отвращение к любому физическому труду, а тем паче подневольному. Самым главным и ценным навыком среди нас считалось умение любыми способами «отмазаться» от работы и переложить ее на кого-то другого.
Некоторые достигали в этом космических высот совершенства.
Мы переглянулись с Рыжим и поняли, что работать сегодня не будем. Не наш день. Я посмотрел на шестерых солдат, курящих возле лопат, но не берущих их в руки. Вероятно, они надеялись, что мы с Рыжим, как младший призыв, первыми покажем пример в ударном труде. Среди них были уже знакомые мне по отсидке на губе Жиляев и Манаенков.
Дети!
Наивные, глупые, неразумные дети. Они не знали: какую закалку дает учебка! Они не прошли нашей школы. Пусть они были старше по призыву и их было шестеро, а нас только двое. В данной ситуации это роли не играло. Мы были сержанты, хоть и младшие, а они были рядовые, хоть и старше нас по призыву. И в войска попали миновав ад учебного подразделения.
— Значит так, бойцы, — по-хозяйски подбоченясь начал я, уверенный, что Рыжий меня поддержит, — похватали лопаты, и чтоб через два часа траншея была вырыта. Вопросы?
Какой-то здоровый парень хмуро спросил меня:
— А ты не охудел, душара, дедов припахивать?
Впрочем, спросил он это не совсем уверенно. К нему тут же подскочил Рыжий со сжатыми, готовыми полететь в морду кулаками. Кулаки у него были в конопушках, но хорошо «набитые».
— Вопросы, урод?! Слушай, что тебе целый младший сержант говорит! Схватил лопату и начал шуршать! Вопросы, я тебя, урод, спрашиваю?!
Вид у Рыжего был такой грозный, что я и сам перепугался. Не было никакого сомнения, что крепкие кулаки обрушатся на голову строптивого деда, если он замешкается с лопатой. Тот согласно вздохнул, отбросил окурок и нагнулся за лопатой.
— Вы, двое, — я повернулся к Манаенкову и Жиляеву, — зацепили ломы и начали долбить грунт!
Жиляев и Манаенков, уже не сомневаясь, послушно взяли ломы и изобразили ленивое потюкивание по земле, причем ни Жиляев, ни Манаенков даже не посмели вспомнить, что и они тоже — младшие сержанты. Оставались трое, но дело было сделано: моральная победа была на нашей стороне.
— Кто что не понял? — повернулся к ним Рыжий, — У кого какие вопросы?
И эти трое разобрали инструменты.
— Значит так, уроды, — стал вдохновлять Рыжий, — чтоб через час я в этом месте наблюдал траншею. Приду, проверю, убью. Вопросы?
Вопросов ни у кого больше не было. Была предельная ясность в понимании текущего момента.
— Пойдем, по полку, что ли пошляемся? — спросил меня Рыжий, — посмотрим: что за полк?
Воодушевленный первой одержанной победой, я предложил сначала пойти к нам в палатку попить чай. Дневальному Золотому строгим голосом без улыбки была дана команда соорудить для товарищей младших сержантов пару кружек чая. Золотой, было, подивился такой моей наглости, но возразить не посмел и через пять минут кипятильником сделал нам две кружки кипятка, в котором мы растворили пакетики чая.
— А чего это ты на них буром попер? — спросил меня Рыжий за чаем, покачивая носком сапога.
— А ты что? В учебке не наработался? — ответил я вопросом на вопрос, — Я лично — на всю оставшуюся жизнь. У меня уже при слове «лопата» на ладонях мозоли выступают.