— Так-то оно так, — задумчиво протянул Рыжий, — только вечером мы с тобой огребем по полной.
— От кого это? — я чуть чаем не поперхнулся.
Вот уж не чаял ни от кого «огребать».
— От дедов.
— Это за какие такие заслуги мы от них огребем?
— Как за какие? За боевые! За то, что старший призыв припахали.
— А-а, — протянул я и махнул рукой, — только-то? Не думай об этом.
— Как же не думать? Всю грудь отшибут и по голове достанется!
— Володь, — мне хотелось его успокоить, — ты в своей жизни когда-нибудь по морде получал?
— Да сколько угодно.
— Тогда чего бояться? Разом больше, разом меньше. Наше с тобой дело — духовское. По морде получать нам с тобой по сроку службы положено.
— Это верно, — согласился Рыжий.
— Только, Вован, никто нас с тобой сегодня и пальцем не тронет, а может и похвалят за проявленную смекалку.
— С чего это ты такой уверенный? — Рыжий посмотрел на меня с недоверием и надеждой.
— Логика, — пояснил я, — головой надо думать!
— И чего ты надумал?
— Того.
Я полез за сигаретой, не торопясь прикурил ее, затягивая время, чтобы Рыжий немного поёрзал.
— Да не тяни ты! — не выдержал он.
— Ну так вот, — я тонкой струйкой выпустил дым и прищурившись смотрел как он растворяется в воздухе синими клубами.
— «Того! Ну! Вот! Значит! Потому, что!» — Рыжий не выдерживал моей манеры говорить медленно. Так говорят у нас в Мордовии: растяжно «выпевая» все гласные. Непривычный человек всякое терпение потеряет, пока дослушает конец предложения, — да не тяни ты, Мордвин, говори толком.
— Да успокойся ты. Ты сам посуди: кого взяли копать траншею?
— Кого? Нас, — догадался Рыжий.
— «Нас — ватерпас!», — передразнил я его, — нас с тобой взяли потому, что мы — духи. Нам положено пахать и сеять. А остальных за что?
— Как за что? Зампотыл приказал, — уверенно объяснил Вован.
— А почему он дембелям не приказал? Их человек сорок стояло на плацу и они ржали как кони, когда Марчук людей для этой траншеи выбирал.
— Почему? — Рыжий посмотрел на меня, ожидая дальнейших объяснений.
— Потому, что дембеля послали бы его по азимуту. Вот почему!
Я затянулся сигаретой, переводя дух. Одно дело — думать, и совсем другое — объяснять ход своих мыслей.
— Где сейчас весь полк? — спросил я у Рыжего.
— Как где? На операции.
— А где все достойные пацаны?
— С полком, — начал догадываться Рыжий.
— С полком, — согласился я, — тогда кто остался в полку?
— Те, кого не взяли на операцию.
— Молодец! — похвалил я его, — не зря лычки носишь. А кого не берут на операцию?
— Чмырей? — Рыжий аж засмеялся от такого простого объяснения.
— Чмырей, — подтвердил я, — кроме того, пока вы в карантине тащились, дядя Андрюша, — я погладил себя по голове, — на губе парился.
— И что?
— А то! Жиляева и Манаенкова я на губе видел. Сидел с ними в одной камере. Один вентилятором работал, второй в свой сапог ссал. Чмыри — они и есть чмыри.
Я устал объяснять. Кроме того, воспоминание о том как Манаенков превратил свой сапог в сортир, вызвало у меня отвращение. Я сплюнул на пол.
— А-а, — просветлел Рыжий, — голова! Мордвин, мордвин — а соображаешь.
— Да уж, не дурее хохлов буду, — согласился я с ним, — допивай и пойдем наших орлов проверим. Только ты уж с ними построже.
— Правильно. Нечего их распускать, — поддакнул Рыжий.
Когда мы подошли к умывальнику, то двое из шестерых вяло ковыряли в земле ломами, а четверо курили и задумчиво рассматривали, как ломы скребут по гравию. От умывальника в указанном направлении шла не траншея, а неглубокая канава. Даже не канава, а бороздка. Было понятно, что пока сержанты гоняли чаи, парни работали в полноги.
Рыжий оценил ситуацию и сокрушенно покачал головой:
— Да, уроды, — печально вздохнул он, — по-хорошему вы не понимаете. За полтора года в армии так и не научились работать без палки.
Я осмотрелся вокруг себя: в пределах прямой видимости шакалов видно не было. Дорога к расправе — короткой, но чувствительной и справедливой — была открыта. Две недели назад я уже ударил человека по лицу. И даже немного повредил это лицо. А человек-то был приличный. Наглого и дерзкого Амальчиева с этими млекопитающими не сравнить. А я его по «таблу». Внутреннее табу на неприкосновенность человеческой личности было раз и навсегда во мне сломано Северным Кавказом в укромном закутке парка. Больше меня никакие моральные запреты не сдерживали. Слов худых не говоря я наотмашь залепил затрещину ближайшему ко мне «деду». Рыжий поддержал и саданул второго.