Секретарь пошёл дальше своей дорогой. В городе было целое полчище женщин лёгкого поведения. Может быть, буря послужит на пользу одной из них. Что делать молодой честной девушке на улице, одной, в этот час и в такую погоду?
Немного спустя он уже входил к кардиналу камбрийскому. Здесь, как он и опасался, уже собралось целое общество: кардинал Бранкаччьо, знаменитый гуманист мессер Франческо Поджио и великий проповедник Джиминьяно Ингирамини. Секретарю, впрочем, было не до общества, хотя бы и столь блестящего. Он пришёл для того, чтобы рассказать кардиналу о своём столкновении с монахом, а этого-то теперь и нельзя было сделать.
— Извиняюсь, что потревожил ваше преосвященство в то время, когда вы заняты со своими друзьями, — сказал он, отвешивая церемонный поклон. — Позвольте засвидетельствовать вам моё глубочайшее почтение и прийти как-нибудь в другой раз.
— Нет, не позволю. Оставайтесь с нами до вечера, — отвечал знаменитый отец церкви. — Вы тоже принадлежите к числу моих друзей. Я по крайней мере уверен в этом. А высокая компания, блестящая по своим талантам, без сомнения, будет рада, что она увеличивается новым достойным её членом.
— Мы все гордимся дружбой нашего достопочтенного хозяина и рады видеть ещё одного из его друзей. Особенно такого, который показал себя мастером в языке богов, — промолвил Поджио с лёгким итальянским акцентом.
Секретарь действительно хорошо говорил на латинском языке — языке всех тех, кто претендовал на образованность, изящество и эрудицию. Говорить настоящими классическими оборотами считалось, в Италии по крайней мере, верхом благородства. Многие зажиточные люди говорили и понимали по-латыни, но, в противоположность прежним временам, люди стали теперь строже, и варварская латынь средних веков сделалась предметом ужаса и насмешек. На неё сыпались жестокие удары со стороны учёных, неутомимо изучавших писания древних.
Остальные гости кардинала камбрийского, в свою очередь, сказали несколько любезных слов, на которые секретарь ответил, как подобало.
Когда все снова заняли свои места, хозяин сказал:
— Я очень счастлив, что вижу сегодня столько друзей вокруг себя. Не явился только один, хотя и обещал прийти. Впрочем, едва ли можно ожидать, чтобы дама пришла в такую погоду.
— Будем надеяться, что она придёт, — с жаром сказал знаменитый гуманист. — Ибо одних мужчин, без дам, недостаточно. Будем надеяться, что сегодня она будет не только Венерой, но и Минервой, которая находит удовольствие в грозе и буре, хотя я и верю, что придёт час — и она опять станет Венерой...
— Никто не сомневается в вашем желании, мессер Франческо, — отвечал с улыбкой хозяин. — Служителям муз следовало бы, впрочем, отдавать пальму первенства Минерве.
— Они обе великие богини. Каждая в своё время. Надеюсь, что дама, которую мы ждём, соединяет в себе их обеих.
— Это правда. Она — прекрасный, милый ребёнок, но по временам проявляет мудрость, дающуюся долгой жизнью. Её не оценили, как следует, при французском дворе. Я же говорил с нею несколько раз, как отец с дочерью. Хотя, правду сказать, такая красота, как у неё, — опасный дар.
— Я догадываюсь, о ком идёт речь, — вмешался в разговор кардинал Бранкаччьо. — Здесь к этому описанию подходит только одна — леди Изольда Монторгейль.
— Прекрасная грешница, клянусь Юпитером! — воскликнул Поджио. — Я видел её лицо только мельком, это было на улице, когда она приехала. Но у меня дух захватило. Вы сделаете мне величайшее одолжение, ваше преосвященство, если представите меня ей.
— Ну, не очень-то рассчитывайте на это, — отвечал кардинал с кроткой улыбкой. — Хотя нет человека без греха, однако я не знаю, вправе ли вы называть её грешницей. Пожалуй, вы разочаруетесь.
— Философ никогда не разочаровывается, — торжественно заявил флорентиец.
— Новое орудие дьявола для того, чтобы сбивать людей с истинного пути, — мрачно прошептал проповедник.
— Если б я думал, что она может сбить кого-нибудь из нас с пути истинного, то я не пригласил бы её сегодня к себе, — серьёзно сказал хозяин. — Не для того я возвышал всегда голос, — правда, без особого успеха, — против всеобщей испорченности, чтобы подавать самому дурной пример. Но я не принадлежу к числу ханжей и помню, что на небесах будет больше радости об одном грешнике, который раскается, чем о девяноста девяти праведниках. Попытайтесь обратить её на путь истины, Ингирамини, если она такая грешница, как предполагает Поджио. Если бы все были совершенны, то на что было бы ваше божественное красноречие, которое, как уверяют, двигает даже камни?