— Ах, папенька! — воскликнула тут Орна. — Я не могу принимать вас в своем доме! Ведь вы — враг Короны и Веры!
— Да плевать он хотел и на Корону, и на Веру, — занимая место за столом по левую от меня руку ответствовала Глазки. — Вы нас сюда не приглашали, мы сами вторглись в ваш дом. Считайте себя нашими пленницами и не волнуйтесь, под утро мы вас освободим.
— Заметь, однако же, нравы среди нынешней знати, — не утерпев, вставил я, подставляя спутнице своей чистую тарелку и нагружая оную превосходным салатом из омаров. — Я-то, как пришел, сразу представил тебя, дочурка же моя не потрудилась назвать имена этих милых особ.
— Ах, Бес, — подцепив серебряной вилкой маленький кусочек оказавшегося пред ней деликатеса, вздохнула рыжеволосая. — Все мы, твои ближайшие друзья, знаем, насколько ты знатен. Но стоит ли козырять своей знатностью и лишний раз напоминать о том титуле, которым ты не можешь величать себя до поры. Где ныне благородство древних родов? Где уважение детей к родителям?
— Ах, папенька… — посмотрев то на нее, то на меня, промолвила Орна. — Я, может быть, слишком растерялась… Быстрые Глазки… И вы… В моем доме! Это так неожиданно. Знайте же, что перед вами княгиня Лигудская, супруга нашего королевского адмирала, и ее дочь Энна. Мы здесь собрались по-дружески поболтать и вовсе не ожидали вашего визита.
Меж тем, я положил себе уже салату, а Глазки, достав из-за пояса нож, отрезала изрядную долю лежавшего в центре стола окорока сначала мне, а потом себе.
— Ах, бедный адмирал, — вздохнул я, подхватив со стола серебряную вилку и придерживая ей свою долю окорока, которую тут же начал кромсать ножом. — Никогда не поймать ему меня во Внутреннем море. Так и будет весь Королевский флот безуспешно ловить меня и моего друга-капитана!
— Но почему же? — изумилась княгиня.
— Как? Вы не знаете? — окорок был восхитителен, я с наслаждением прожевал и проглотил первый кусок. — Однажды я надругался над собственной дочерью и она в сердцах прокляла меня, попросив Богов, чтобы поход, в который я ухожу, никогда не закончился. Чем дальше, тем более я подозреваю, что Боги снизошли к просьбе обиженной мною девочки. Вечно обречен я странствовать по морям и никакой Королевский флот ничего с этим поделать не в силах.
— Скажу вам даже больше, — вставила тут с аппетитом уплетавшая окорок Глазки. — Уж сколько раз не попадали мы в безвыходные, казалось бы, передряги, как вдруг происходит в голове какое-то кружение и, глядь, корабль наш уже совсем в другом месте. И ни преследователей нет, никого! Представляете?
— Да что вы говорите? — изумилась княгиня.
103
— Ах, папенька, — пробормотала Орна, — не думала я, что сказанные в сердцах слова…
— То-то и оно! — в показной суровости перебил я ее и, подхватив со стола изящный чеканный сосуд красного вина наполнил кубки всех присутствовавших. — Не могу возразить, злодеяние мое было ужасно и, по отношению к тебе, поступил я бесчестно, но, вышло ли что-нибудь путное из твоего проклятья? Вот, ныне обречен я вечно преумножать свои злодеяния, носясь беспрестанно по морям, и захватывая груженые сокровищами корабли. Было бы еще, куда тратить добычу, а то, ведь, закапываю на самых разных островах, чтоб никому не досталось. И зачем, только, я делаю это?
Вино оказалось весьма приятным на вкус и, вероятно, необычайно дорогим.
— Бедный, несчастный Бес В Ребро, — сочувственно вздохнула княгиня.
— Не такой уж он и бедный, — отрывая ногу от покоящегося в центре стола жареного гуся, не согласилась Глазки. — Одного золота из последнего нашего налета досталось ему два сундука. Это не считая того, что он ведь забирает в свое личное пользование всех девственниц, которым не посчастливится оказаться на захваченных нами кораблях.
— О, — ухватившись за вторую ногу отлично приготовленной птицы, сказал я. — Однажды нам попался корабль с тремястами монахинями, отправившимися в паломничество. Представляете, половина из них оказались лишенными девства, зато, какую чудесную ночь я провел с остальными ста пятидесятью!
— Да что вы говорите? За одну ночь? — глаза княгини стали круглее круглого. Щечки же юной ее дочери покрылись румянцем.
— Мужчины вечно любят преувеличивать такие вещи, — с аппетитом уплетая гусиную ногу доверительно сообщила ей Глазки. — На самом деле, он лишил тогда невинности лишь сто сорок семь монахинь.
— А правда ли говорит в Жемчужном хозяйка портовой таверны, — переводя взгляд со спутницы моей на меня, полюбопытствовала Орна, — что, дескать, Бес В Ребро всегда мог с одного взгляда определить девица перед ним или нет?