Пятнадцать тысяч монет

Ван Ань-ши сорвал листок со стихами, сунул его в рукав и молча вышел. Он вернулся на постоялый двор и всю ночь провел в тоске.

К пятой страже, когда прокричали петухи, явились носильщики паланкина и с ними погонщик, который тянул за собой на веревке мула и осла. Ван Ань-ши, как всегда непричесанный и неопрятный, сел в паланкин, Цзян Цзюй оседлал осла, а мула уступили двум слугам, чтобы они ехали на нем по очереди. Так они проехали более сорока ли. Когда время близилось к полудню, они въехали в какое-то селение. Цзян Цзюй сошел с осла и, поровнявшись с паланкином, сказал:

— Пора обедать, господин министр.

Ван Ань-ши нездоровилось, а потому он вез с собою пилюли, сухое печенье, плиточный чай.

— Принесите мне чашку кипятку, — сказал он подчиненным, — а сами идите обедать.

Ван Ань-ши заварил себе чай, выпил его и съел немного печенья. Остальные еще обедали, когда Ван Ань-ши, наскоро закусив, вышел во двор. На глинобитной стене он увидал написанное мелом восьмистишие:

Правителем скромным уезда Инь
   Он начал свой жизненный путь.
Затем постарались значенье его
   Как можно сильнее раздуть.
«Фальшивого распознаватель» — Су
   Всех раньше его разгадал.
Немало о нем написавший Ли
   Изнанку его показал.
Он тем, кто талантлив и честен был,
   Внушал недоверье и страх.
Ничтожные люди, пустые льстецы
   Носили его на руках.
Всего ненавистнее были для всех
   Порочные три «не стоит»!
А память о темных и злых делах
   И время нескоро смоет.

Сняв туфли с левой ноги, Ван Ань-ши принялся затирать подошвой стихи. Он тер до тех пор, пока иероглифы не стали совсем неразборчивы.

Когда все пообедали, Ван Ань-ши снова сел в паланкин, и они отправились дальше. Через тридцать ли им встретилась почтовая станция.

— Здесь можно остановиться на ночлег, — доложил Цзян Цзюй. — Эта станция очень просторна и устроена специально для чиновников.

— Вы забыли, что я говорил вам вчера? — сказал Ван Ань-ши. — Если мы остановимся на этой станции, мы возбудим любопытство и начнутся расспросы. Нам надо вернуться в деревню, которую мы миновали, и остановиться в обычном доме — только тогда мы сможем провести ночь спокойно.

Они снова пустились в путь и прошли еще пять с лишним ли. Солнце уже совсем клонилось к закату, когда они очутились перед деревенским домом. То была крытая соломой жалкая хижина с бамбуковой оградой. Дверные створки из палок были наполовину закрыты. Ван Ань-ши велел Цзян Цзюю пойти одному и попроситься на ночлег. Цзян Цзюй толкнул дверь и вошел в дом. Там был только один старик. Он вышел навстречу, опираясь на палку, и спросил, что нужно проезжим.

— Мы путешественники, — сказал ему Цзян Цзюй, — хотели бы остановиться у вас на ночь. Мы хорошо заплатим.

— Но понравится ли господам у меня? — усомнился старик.

Цзян Цзюй ввел Ван Ань-ши. Старый хозяин встретил его и предложил ему сесть. Увидев, что Цзян Цзюй и оба слуги продолжают стоять, старик понял, что они не смеют садиться в присутствии господина, пригласил их в соседнюю комнату, а сам пошел готовить ужин. На недавно побеленной стене Ван Ань-ши прочитал стихи, написанные крупным почерком:

Он лгал, что ему от неба
Было дано порученье.
Знающие презирали
Неправедное ученье.
Казнить ли за кражу перепелов? —
Не мог он решить справедливо.
Кто съел по ошибке приманку для рыб,
Того все помыслы лживы.
Пусть планов коварных задумал он
В жизни своей немало,
Но после него ненавистное имя
Звуком пустым осталось.
Когда же узнал он про муки,
Что принял сын на том свете,
То понял он: есть правосудье,
Придется за все ответить.

Ван Ань-ши прочитал, и ему стало горько и больно. Между тем старик подал еду; подчиненные Ван Ань-ши поужинали, и сам он тоже поел немного.

— Кто написал эти стихи на стене? — спросил он затем хозяина.

— Проезжий путешественник, — отвечал тот. — Я не знаю ни имени его, ни фамилии.

Ван Ань-ши сидел, склонив голову, и размышлял: «Когда-то я рассуждал, казнить ли человека за кражу перепелов, и по ошибке съел рыбью приманку, — слух об этом легко мог распространиться. Но о том, каким мукам подвергается мой сын на том свете, я рассказал только жене, и никто другой не мог знать об этом. Каким же образом это попало в стихи? Странно! Очень странно!» Вот почему последние строки стихотворения больно кольнули его сердце. Сомнения одолевали его.