Новый товарищ наклонил голову. Как же ему не знать! Но…
- Видите ли, с ними я мало имел дела. Чаще всего я посылал на имя одного человека…
Шварц с нетерпением ожидал, назовёт ли он его имя.
Новый товарищ долго и внимательно вглядывался в Иосифа, как-то загадочно улыбаясь, как будто уяснял для себя какой-то вопрос, и наконец медлительно произнёс:
- Мы его звали… «Цыган».
Шварц посмотрел на своего собеседника широко раскрытыми глазами.
- А когда он у вас в последний раз принял литературу?
Собеседник чуть поморщил лоб: он вспоминал и наконец точно назвал число.
У Шварца перехватило дыхание.
- Я и есть «Цыган».
Арестованный ласково взглянул в Иосины светлые сияющие глаза.
- А я - Блюменфельд.
И они крепко пожали друг другу руки.
В ТЮРЬМЕ «ЦЫГАН» МНОГОМУ НАУЧИЛСЯ
Теперь Иосиф не чувствовал себя одиноким в тюрьме: у него появились друзья, товарищи по работе. Однако бывали тяжёлые дни - на него находила тоска. Хотелось видеть близких, родные лица. В такие дни юноша слонялся из угла в угол, ерошил обеими руками волосы…
Но Иосиф знал, что рядом с ним находятся его товарищи, он не одинок. И самое главное - он понял, что в тюрьме он может получить то, чего жаждал всю жизнь и считал для себя недосягаемым; Учиться, приобретать знания - это было необходимо для занятий с рабочими, для революции.
Иосиф попал в тюрьму без вещей, без книг. И первые дни не знал, что с собой делать. Но у многих товарищей оказались книги. Появлялся с книгами от тюремного начальства и невысокий надзиратель с большими цепкими руками, который всегда орал на арестованных: «Шкуру спущу!»
Он перебирал книги толстыми пальцами и расхваливал их, словно товар:
- Очень даже хорошие книги! Всем нравятся.
В камере появилась библиотечка. Но важнее было то, что среди арестованных были образованные товарищи, которые много читали, много знали. Они советовали, какие читать книги. Товарищи руководили чтением Иосифа.
В тюрьме были дни свиданий. Друзья с воли навещали арестованных, приносили с собой еду, сладости, приносили книги. При этом всегда спрашивали:
«Какие книги вы хотели бы прочитать?»
И постепенно Шварц от художественной литературы перешёл к научной, причём особенно полюбил технические книги.
Однажды Блюменфельд заботливо спросил Иосифа:
- А как у тебя с немецким языком? Возможно, что для отправки «Искры» тебе придётся жить за границей. Без знания языка будет трудно.
- Справедливо, - ответил Шварц и взялся за изучение немецкого языка.
Несомненно, Иосиф был способным юношей: в тюрьме он стал читать Гейне на немецком языке.
Так и жили Шварц с товарищами в Лукьяновской тюрьме. Друзья, книги - вот что поддерживало арестованных. Они говорили о прочитанном, иной раз спорили, отстаивали свои мнения. Они считали: на свете много интересного! Со знаниями легче продолжать борьбу за народное дело!
ОДИННАДЦАТЬ
Летом того же 1902 года Корсаков снова появился в тюрьме. У него был особенно угрюмый вид. В руках белел лист бумаги. О» остановился в камере, у самой двери. За ним выстроились начальник тюрьмы и надзиратели.
Корсаков начал вызывать по списку:
- Гурский!
- Басовский!
- Литвинов!
- Бауман!
- Шварц!
- Блюменфельд!
- Крохмаль!
- Сильвин!
- Гальперин!
- Бобровский!
- Мальцман!
Корсаков назвал одиннадцать человек. Он ни на кого не смотрел. Брови у него поднялись дугой, волосы на голове были взъерошены, усы грозно торчали. Он напоминал громадную злую собаку. Она встретилась с чужими людьми в узком переулке. Им уйти некуда. Она вот-вот на них набросится…
Корсаков раздельно произносил слова:
- Я должен предупредить… Устраивайтесь на зиму в тюрьме поудобнее… Вас никуда не отпустят… Будет суд.
Мальцман через головы всех крикнул:
- А что же вы до сих пор думали? Мы мало ждали?
- Мало? - угрожающе спросил Гурский.
Литвинов ходил по камере, в волнении отстёгивал и застёгивал пуговицы на воротнике рубашки. Он вдруг остановился перед Корсаковым и неожиданно передразнил его:
- «На зиму»!
Корсаков и глаз не поднял. Повернулся. За ним повернулся его «хвост» - начальник тюрьмы, надзиратели. Все ушли.
Несколько секунд в камере было тихо. Названные одиннадцать человек как вышли вперёд, так и держались вместе. Они были ошеломлены сообщением Корсакова и всё думали об одном и том же: «Что делать дальше?»
Никого не удивило, когда Гурский мрачно сказал, поглаживая свою большую бороду: