Каждое новое упражнение было чуть сложнее предыдущего. Тихо увеличивал количество иллюзий, их размер, набор чувств, которые они должны были обманывать. Он создавал звуки и запахи без источников, текстуры и тактильные ощущения без форм. Он сочетал несочетаемое, заставляя искриться дерево и металлически блестеть пластик. На протяжении десяти минут он рисовал каллиграфической изморозью по чистому воздуху (огненные письмена на стенах он считал дурновкусием).
Завершила череду упражнений невидимость. И без того непростая иллюзия, она усложнялась тем, что в данном случае Тихо обманывал самого себя. В отличие от придания одному объекту свойств другого или их создания с нуля, полное удаление характеристик требовало учёта бесконечного количества факторов, переставая быть разумным. Тут следовало работать с наблюдателем, «убеждать» его чувства. Опытные колдуны ощущали подобный обман и до определённой степени сопротивлялись ему, зачастую инстинктивно. Попытка «переколдовать» самого себя напоминала игру в шахматы с самим же собой, когда умение отрешиться и не подыгрывать одной стороне значило не меньше внимания к разыгрываемой партии.
Не с первой попытки, но Тихо удалось спрятаться от своих глаз и ушей. Странное ощущение бестелесности, противоречащее вполне материальным крыше под ногами и одежде на теле, сбивало с толку. Тихо сделал круг по тренировочной площадке, поминутно спотыкаясь и задевая каминные трубы — словно бы шёл с закрытыми глазами — и отозвал иллюзию. Достаточно; он убедился, что в чехарде последних недель не растерял навыки. К тому же дом сообщил, что Арна проснулась и вот-вот доберётся до кухни.
Покидая крышу, Тихо по привычке ещё раз огляделся. Июль вовсю заявил свои права на Ильген: с полуденной жарой, первыми урожаями в садах и бесконечным небом, за которыми нет-нет да и почудится перелом лета. Что-то неуловимо, неизбежно менялось. Свет? Воздух? Стаи городских птиц?
Тихо внутренне улыбнулся и тряхнул головой. Полноценные восемь часов сна, и его уже тянет на созерцательность… Или же он просто давно не общался с Ильгеном, и пора бы ему исправить это упущение?
Как и следовало ожидать, ночные посиделки и сопутствующие откровения оказались не без последствий. Арна встретила Тихо усталой, хоть и дружелюбной улыбкой. Улучшений в её облике он не увидел (да и не рассчитывал на них), но отсутствие ухудшений на данном этапе уже считалось за прогресс. Радовало Тихо, что и неловкости, естественной для малознакомых людей, накануне наболтавших друг другу лишнего и эмоционального, между ними не возникло.
После завтрака для Арны и большой кружки кофе для Тихо они перебрались в кабинет и, наконец, занялись главным: выпутыванием ба. Верная своим словам, Арна не задавала вопросов — но внимательно, цепко следила за тем, как Тихо берёт её ладонь в свои и уже привычным движением подносит к губам.
Ба отдых и пища тоже пошли на пользу. При попытке себя прощупать оно не впилось всеми нитями в Арну, а наоборот выпустило парочку в ответном вопросе. Как и ночью, Тихо вложил в них кроху энергии; ба приняло дар и замерцало мягким рассеянным светом. Следующую порцию Тихо разместил рядом с нитями, крепко обвившими кисть Арны. Как только они потянулись за добычей, он сдвинул её на границу их досягаемости. Затем ещё и ещё. Каждый пятый-шестой раз Тихо позволял ба дотянуться до лакомства, чтобы ему не наскучила их «игра».
Обилие нитей и хитрость их переплетения сулили долгие часы работы, и на первый раз Тихо ограничился полуторами. Скормив ба последнюю кроху энергии, он убедился, что нити легли вдоль энергетических путей, а не вплелись в них обратно, и сосредоточился на реальном мире.
От долгого пребывания в одной позе ныли плечи и напряжённая поясница, пересох кончик языка. Его пациентка и вовсе задремала; запрокинутая на спинку дивана голова не шелохнулась, когда Тихо опустил ладонь Арны себе на колени. Дожидаясь, пока иголки застоявшейся крови перестанут колоть предплечья, он изучал неподвижную фигуру рядом. В собственной одежде, пускай уже и чуть мятой, Арна выглядела не так жалко. Да, следы крайнего истощения никуда не делись, но стойка воротника и расправленные манжеты скрывали часть самых ярких симптомов. Броня. Может, изначально стилизованная под мужскую одежда Арны и была проявлением самоиронии, сейчас она скорее напоминала доспехи.
Тихо потянулся расправить уголок воротника, но вовремя себя одёрнул. О чём он там ночью размышлял, о врачебной этике? Руки точно следовало держать при себе. Взамен он шумно прочистил горло.
Голова Арны повернулась, не отрываясь от спинки дивана. Медленно открылся один ореховый глаз, затем второй. Луч солнца подсветил их, превратив в витражное стекло.