И я сам это знаю, гуляя туда-обратно,По мокрому снегу тропу себе проложив.Когда бы я умер, было бы все понятно.Все карты путает то, что я еще жив.Я чувствую это, как будто вошел без стукаТуда, где не то что целуются – эка штука! –
Но просто идет чужой разговор чужих,И легкая скука,Едва приметная скукаВползает в меня и мухой во мне жужжит.
Весенний вечер.Свеченье, виолончель.Я буду вечен.Осталось понять, зачем.
Закат над квадратом моим дворовым.Розовость переливается в рыжину.Мне сладко, стыдно.Я жаден, разочарован.Мне несколько скучно.Со всем этим я живу.
«Если б был я Дэн Браун – давно бы уже…»
Если б был я Дэн Браун – давно бы ужеПодошел бы к профессии правильно.Вот идея романа, на чьем тиражеЯ нажился бы круче Дэн Брауна.Но роман – это время, детали, слова,А с балладою проще управиться.Начиналось бы так: Патриарх и ГлаваУдаляются в баню.Попариться.
(Происходит все это не в нашей стране,Не на нашей планете, а где-то вовне.)
Разложив на полке мускулистую плотьИ дождавшись, пока разогреется,Президент бы спросил его:– Есть ли Господь?Патриарх бы сказал:– Разумеется.
Президент бы промолвил:– Я задал вопрос,Но остался, похоже, непонятым.Патриарх бы ответил:– Ну если всерьез,То, естественно, нету. Какое там!
Президент бы его повалил, придавилИ сказал:– Я с тобой не шучу. Уловил?Жаркий воздух хватая, тараща глаза,Патриарх бы сознался безрадостно:– Ну за что ты меня?Я не знаю… не зна…Президент бы сказал:– Мы дознаемся.
И ушел бы приказ по спецслужбам страны:Оторваться на месяц от всякой войны,От соседских разведок, подпольных враговИ от внешнего, злобу таящего,Разыскать,Перечислить наличных боговИ найти среди них настоящего –Меж мечетей, меж пагод, меж белых палат…Не впервой им крамолу откапывать!Ведь нашли же однажды.А Понтий ПилатБыл не лучше, чем наши, уж как-нибудь.
И пойдет панорама таинственных вер:Вудуист, например,Синтоист, например…Это сколько же можно всего описать!И мулатку, и немку прелестную,И барочный фасад,И тропический сад,И Мурано, и Бонн, и Флоренцию!Промелькнул бы с раскрашенным бубном шаманИ гречанка с Афиной Палладою…Но зачем мне писать бесконечный роман,Где отделаться можно балладою?
И, обшарив сакральные точки Земли,Возвратятся герои в песке и пыли,Из метели и адского печева,И признаются:– Мы ничего не нашли.А докладывать надо.А нечего.
И возьмут они первого встречного – ах! –Да вдобавок еще и калечного – ах! –И посадят без всякого повода,И хватают его, и пытают его,И в конце уже богом считают его,Ибо верят же все-таки в Бога-то!И собьют его с ног,И согнут его в рог,Ибо дело действительно скверное, –И когда он под пыткой признает, что Бог,Он и будет тем Богом, наверное.Покалечат его,Изувечат его,А когда он совсем покалечится –То умрет под кнутом,И воскреснет потом,И, воскреснув, спасет человечество.
И начальство довольно –Не в первый же разПредъявлять бездыханное тело им.Неизменный закон торжествует у нас:Если Господа нету,То сделаем.
И случится просветНа две тысячи лет,А иначе бы полная задница,Потому что ведь Бога действительно нет,Пока кто-то из насНе сознается.
«…Меж тем июнь, и запах лип и гари…»
…Меж тем июнь, и запах лип и гариДоносится с бульвара на балконК стремительно сближающейся паре;Небесный свод расплавился белкомВокруг желтка палящего светила;Застольный гул; хватило первых фраз,А дальше всей квартиры не хватило.Ушли курить и курят третий час.
Предчувствие любви об эту поруТомит еще мучительней, покаПо взору, разговору, спору, вздоруВ соседе прозреваешь двойника.Так дачный дом полгода заколочен,Но ставни рвут – и Господи прости,Какая боль скрипучая! А впрочем,Все больно на пороге тридцати,Когда и запах лип, и черный битум,И летнего бульвара звукорядОкутаны туманцем ядовитым:Москва, жара, торфяники горят.
Меж тем и ночь. Пускай нам хватит такта(А остальным собравшимся – вина)Не замечать того простого факта,Что он женат и замужем она:Пусть даже нет. Спроси себя, легко лиСдирать с души такую кожуру,Попав из пустоты в такое полеЧужого притяжения? ЖаруСменяет холодок, и наша пара,Обнявшись и мечтательно куря,Глядит туда, где на углу бульвараЛиства сияет в свете фонаря.