Мой сосед, угрюмо-недалекий, –По призванию штурман межпланетный:Лишь за этот жребий недолетныйЯ терплю его ремонт многолетний.Штробит он кирпичную стенуНа завтрак, обед и на ужин,Словно хочет куда-то пробиться,Где он будет кому-нибудь нужен.
Иногда эти выродки святы,Иногда – злонравны и настырны:Так невесте, чей жених не родился,Все равно – в бордель, в монастырь ли.Иные забиваются в норыИ сидят там, подобно Перельману,А иные поступают в Малюты,И клянусь, я их понимаю.
Я и сам из этой породы.Подобен я крылатому змею.Некому из ныне живущихОценивать то, что я умею.Живу, как сверкающий осколокЧьего-то грядущего единства,Какому бы мой дар бесполезныйКогда-нибудь потом пригодился:
Способность притягивать немилость,Искусство отыскивать подобных,Талант озадачивать безмозглых,Умение тешить безутешных.
«Были мы малые боги…»
Были мы малые боги,Пришли на нас белые люди,Поставили крест на нашем месте,Отнесли нас в глубину леса.
К нам приходят в глубину лесаЗахваченные темные люди,Приносят нам свои приношенья,Хотя у них самих не хватает.
Захваченные темные людиГорько плачут с нами в обнимку –Кто бы в дни нашего величьяРазрешил им такую фамильярность?
– Бедные малые боги,Боги леса, огня и маниоки,Ручья, очага и охоты,Что же вы нас не защитили?
Боги леса, костра и маниокиПлачут, плачут с ними в обнимку:Кто бы во дни их величьяРазрешил им такое снисхожденье?
– Простите нас, темные люди,А мы-то еще на вас сердились,Карали вас за всякую мелочьНеумелою отеческой карой!
А теперь запрягли вас в машины,Погнали в подземные шахты,Кровь земли выпускают наружу,Кости дробят и вынимают.
А богов очага и охотыОтнесли и бросили в чаще,Вы приносите им приношенья,А они ничего не могут.
Знаем мы, малые боги,Боги леса, ручья и маниоки:Вас погубят белые люди,А потом перебьют друг друга,
Крест упадет, подломившись,Шахты зарастут, обезлюдев,На машинах вырастет плесень,В жилищах поселятся гиены,
И останутся малые богиНа земле, где всегда они были:Никто их не выбросит в чащу,Никто не принесет приношений.
Война объявлена
Прощание славянки
Аравийское месиво, крошевоС галицийских кровавых полей.
Узнаю этот оющий, ающий,Этот лающий, реющий звук –Нарастающий рев, обещающийМиллионы бессрочных разлук.Узнаю этот колюще-режущий,Паровозный, рыдающий вой –Звук сирены, зовущей в убежище,И вокзальный оркестр духовой.
Узнаю этих рифм дактилическихДребезжание, впалую грудь,Перестуки колес металлических,Что в чугунный отправились путьНа пологие склоны карпатскиеИль балканские – это равно, –Где могилы раскиданы братские,Как горстями бросают зерно.
Узнаю этот млеющий, тающий,Исходящий томленьем простор –Жадно жрущий и жадно рожающийЧернозем, черномор, черногор.И каким его снегом ни выбели –Все настырнее, все тяжелейТрубный зов сладострастья и гибели,Трупный запах весенних полей.
От ликующих, праздно болтающихДо привыкших грошом дорожить –Мы уходим в разряд умирающихЗа священное право не жить!Узнаю эту изморозь белую,Посеревшие лица в строю…Боже праведный, что я здесь делаю?Узнаю, узнаю, узнаю.
Army of lovers
Киплинг, как леший, в морскую дудку насвистывает без конца,Блок над картой просиживает, не поднимая лица,Пушкин долги подсчитывает…
Юнцы храбрятся по кабакам, хотя их грызет тоска,Но все их крики «Я им задам!» – до первого марш-броска,До первого попадания снаряда в пехотный стройИ дружного обладания убитою медсестрой.Юнцам не должно воевать и в армии служить.Солдат пристойней вербовать из тех, кто не хочет жить:Певцов или чиновников, бомжей или сторожей, –Из брошенных любовников и выгнанных мужей.Печорин чистит автомат, сжимая бледный рот.Онегин ловко берет снаряд и Пушкину подает,И Пушкин заряжает, и Лермонтов палит,И Бродский не возражает, хоть он и космополит.