В каких-то немыслимых корчах,Грызя кулачки…Но образ еще не закончен,Хотя и почти.
Я к ней прибегу паладином,Я все ей отдам,Я жизнь положу к ее длиннымИ бледным ногам.
Она меня походя сунетВ чудовищный рот.Потом прожует меня, плюнетИ дальше пойдет.
Черногорская баллада
И Леонид под Фермопилами,Конечно, умер и за них.
Бранко Дранич обнял брата, к сердцу братскому прижал,Улыбнулся виновато и воткнул в него кинжал.Янко Вуйчич пил когда-то с этим братом братский рогИ отмстил ему за брата на распутье трех дорог.Старый Дранич был мужчина и в деревне Прыть-да-КрутьОтомстил ему за сына, прострелив седую грудь.Эпос длинный, бестолковый, что ни рыцарь, то валет:Скорбный рот, усы подковой, пика сбоку, ваших нет.
Нижне-южная Европа, полусредние века,Кожей беглого холопа кроют конские бока.Горы в трещинах и складках, чтобы было где залечь.Камнеломная, без гласных, вся из твердых знаков речь.Мир ночной, анизотропный – там чернее, там серей.Конь бредет четырехстопный, героический хорей.Куст черновника чернеет на ощеренной земле,Мертвый всадник коченеет над расщелиной в седле.Милосердья кот наплакал: снисхожденье – тот же страх.Лживых жен сажают на кол, верных жарят на кострах.В корке карста черно-красный полуостров-удалец –То Вулканский, то Полканский, то Бакланский наконец.
Крут Данила был Великий, удавивший десять жен:Сброшен с крыши был на пики, а потом еще сожжен.Крут и Горан, сын Данилы, но загнал страну в тупик,Так что выброшен на вилы – пожалели даже пик.Князь Всевлад увековечен – был разрублен на куски:Прежде выбросили печень, следом яйца и кишки.Как пройдешься ненароком мимо княжьего дворца –Вечно гадости из окон там вышвыривают-ца.
Как тут бились, как рубились, как зубились, как дрались!До песчинок додробились, до лоскутьев дорвались,Прыть-да-Круть – и тот распался на анклавы Круть да Прыть,Чье зернистое пространство только флагом и покрыть.Мусульмане, христиане, добровольцы и вождиВсё сломали, расстреляли, надкусали и пожгли.Местность, проклятая чертом (Бог забыл ее давно),Нынче сделалось курортом: пьет десертное вино,Завлекает водным спортом, обладает мелким портом,Населением потертым и десятком казино.
Для того ли пыл азартный чужеземцев потрясал,Для того ли партизаны истребляли партизан,Для того ли надо вытечь рекам крови в эту соль,Стойко Бранич, Гойко Митич, Яйко Чосич, для того ль?Каково теперь смотреть им на простор родных морей,Слушать, как пеоном третьим спотыкается хорей?Вот и спросишь – для того ли умирало большинство,Чтоб кружилось столько моли? И ответишь: для того.А чего бы вы хотели? Я б за это умирал,Если б кто-то эти цели самолично выбирал.Безвоздушью, безобразью, вере в вотчину и честьЛучше стать лечебной грязью, какова она и есть –Черной сущностью звериной, не делящейся на двеЧто в резне своей старинной, что в теперешней жратве.
Ты же, вскормленный равниной, клейковиной, скукотой,И по пьянке не звериной, и с похмелья не святой,Так и сгинешь на дороге из элиты в мегалит,Да и грязь твоя в итоге никого не исцелит.
Счастье
1
Старое, а в чем-то новое чувство начала февраля,Небо серое, потом лиловое, крупный снег идет из фонаря.
Но ясно по наклону почерка, что все пошло за перевал,Напор ослаб, завод кончился, я пережил, перезимовал.
Лети, снег, лети, вода замерзшая, посвети, фонарь, позолоти.Все еще нахмурено, наморщено, но худшее уже позади.
И сколько ни выпади, ни вытеки – все равно сроки истекли.(Я вам клянусь: никакой политики, это пейзажные стихи.)
Лети, щекочущее крошево, гладь лицо, касайся волос.Ты слышишь – все кончено, все кончено, отпраздновалось, надорвалось.
Прощай, я пережил тебя, прости меня, все было так бело и черно,Я прожил тут самое противное и вел себя, в общем, ничего.
Снег, снег, в сумятицу спущусь твою, пройдусь, покуда все еще спят,И главное, я чувствую, чувствую, как моя жизнь пошла на спад.
Теперь бы и жить, чего проще-то, довольно я ждал и горевал –Но ясно по наклону почерка, что все идет за перевал.