Но вряд ли меня прославитСановный бард,Едва ли меня поставятНа кройку карт,Руление частью светаИ роль отца, –Поскольку знаю все этоИ без дворца.
«У Бога не было родителей, он круглый сирота…»
У Бога не было родителей, он круглый сирота,И потому на местных жителей он смотрит свысока,И это видно в нем по почерку, масштабам, куражуИ кой-чему иному прочему, о чем я не скажу.Когда он строил, возвеличивал, творил и размещал –Его никто не ограничивал, никто не запрещал,И потому в его ментальности, от мошек до планет,Не только нет сентиментальности, но даже Бога нет.
У Бога не было родителей, он сам – или сама.Среди верховных добродетелей отцовских чувств нема.Мы все неважные родители, что самка, что самец,И как творец он выше критики, но ниже как отец.Христос имел, конечно, отчима, смешного старика,Но уважал его не очень-то: спасибо и пока.Его слова, довольно страшные, звучали прямо так:Враги тебе твои домашние, и ты им тоже враг.Вообще, где говорится в Библии о родичах Христа, –Места не то что прямо гиблые, но темные места.
У Бога не было родителей, и потому, смотри,Из всех сообществ и обителей он чтит монастыри,Он уважает одиночество, его нагую суть,И троллит тех, которым хочется прижаться и уснуть.У Бога не было родителей, и верно, потомуМы всюду корчим победителей, но в собственном домуВедем себя неловко, связанно, как некий конь в пальто.
Как с ними быть, нигде не сказано: ну чти, и дальше что?Как быть с их слабостью, старением, любовью, нищетой,Непониманьем, несварением убогой пищи той?В ответ ни окрика, ни шепота, ни даже пары фраз –Он не имел такого опыта, и он нам не указ.Есть опыт смерти, воскресения – а опыта родстваОн не имеет, как осенняя опавшая листва.Должно быть, по причине этого везде такой сквозняк,Все так печально, фиолетово и одиноко так.
«Косо летит баклан. С моря ползет туман…»
Косо летит баклан. С моря ползет туман.В небе сухая взвесь, нам больше нечего делать здесь.Медленно встань с песка, не доедай куска,Выбрось курортный хлам, все это больше не нужно нам.
Все изменилось враз. Солнечный свет пригас.Все лежаки пусты, хозяйский мальчик собрал зонты.Только что поздний час тихо и сладко гас,Медленно угасал, закатным медом тек по усам,Весь санаторный пляж – дряхлый, как город наш, –Тихо скользил в свое почти родное небытие.Краска, песок и тлен сыпались с дряхлых стен,Еле живой прибой лобзал песок голубой губой.Только что наш курорт в гвалте заезжих мордМнил, что его закат еще рассчитан на век подряд, –Но накренилась ось, нечто оборвалось,Треснул старик-сандал, как будто только того и ждал.Словно орда Москву, белых олив листвуВетер беззвучно мнет и детям крик забивает в рот.Берег, еще вчера липкий, как хванчкара,Пеной оделся весь: нам больше нечего делать здесь.
Это – не тот аврал, шторм, о котором вралВестник минувших бурь, в котором бурно играла дурь:Это не грозный рев ветра иных краев,Шум обновлений тех, в которых слышался грозный смех:Это обвал, пески, воля стереть с доски,Вырезать из кино, как у цензуры заведено;Тут вариантов нет. Морок последних лет,Похоть его и спесь – нам больше нечего делать здесь.
В небе – когда бы впредь было кому смотреть –Черно-седом с краев, наглядно видятся пять слоев.Колер былых небес – тот, что почти исчез, –Вскопан, истоптан, взрыт как будто рябью стальных копыт.Вкось на него вползла прежняя свита зла –С бледною саранчой, сегодня жалкой, почти ручной:Бедный зверинец тот – лев, крокодил, койот,Толстый гиппопотам, суливший кару земным скотам;Весь этот бедный ад тоже смущен и смят,Ибо куда скорей ползет погоня других зверей:Если б земной язык много древней возник,В нем бы остался след от этих тварей, а нынче нет;В нем бы остался звук рева таких зверюг,Тех пауков и жаб, от каких геенна с ума сошла б;Следом из них возник прежнего Бога лик –Бога, что испокон был скрыт под краской земных икон:Бога, чей дымный взгляд выдержит только ад –Лишь потому, что склеп хотя и жарок, но вечно слеп.Правда, у нас в глазах только тоска и страх,Только слеза и резь; нам больше нечего делать здесь.