— Поэт, а не понимаешь поэзии чистой рубашки!
Тут и гроза пошла на убыль. Ее буйство и окаянство кончилось почти так же внезапно, как началось. Словно это «пионерия» расколдовала стихию. Тучи, освободившись от запасов воды, потеряли и зловеще-сизую окраску. Ставши смирными, без рыка и молний, они, будто овцы, понуро тянулись на запад. Сплошная, уныло однообразная пелена их, наскоро приметанная накануне молниями, расползалась теперь по всем швам. Из прорех брызнули еще ощутимо теплые, червонные лучи предзакатного солнца. Подумать только: на свете было солнце! Горячее и живительное, приветливое солнце! А мы-то совсем о нем забыли!
Воздух сделался удивительно мягким.
Все бросились к лодкам. Переодевались, утеплялись, вычерпывали воду, галдели как на базаре. Стало уютно и весело. Какие мы умники, что приберегли сухую одежду, что запаслись всякими свитерами и темперами! Шутливость буквально одолевала нас. Да и как не шутить, если самочувствие соответствовало физиономиям. А последние рдели, что маков цвет. И хоть бы кто чихнул потом или кашлянул. Ничего подобного! А ведь ныли, что «пневмония гарантирована». Грозовой душ всем пошел только на пользу. Вот уж действительно: в каждом минусе, как выразился Физик, есть свои плюсы.
В ту минуту мы ни за что на свете не променяли бы Чусовую ни на Черное море, ни на Тихий океан, а «Уточку» свою — даже на «Кон-Тики»!
Имелся в этом происшествии и еще один скрытый плюс: от ливня река вздулась, что помогло нам на следующий день проскочить через самый стремительный и самый опасный на всем пути Кашкинский перекат.
Местные жители говорили после, что такой яростной грозы у них тут давненько не было. Признаться, и я ничего подобного отродясь не переживал. Но факт остается фактом: бывает. Более того, нам удивительно повезло. И каждый, в ком бьется сердце туриста, скажет вам то же самое. Ведь стоит на минуту представить, что грозищи этой чудовищной не было, как наше путешествие сразу блекнет.
Однако не подумайте, что в последующие дни мы стремились к повторению удовольствия, О нет! Мы вкусили достаточно. И потому были все время начеку, подозрительно косились на каждую тучку и каждый дождик принимали за начало очередного светопреставления.
Ну а тогда, в тот первый раз, счастливые, помолодевшие, обновленные, мы бодро работали веслами, и «Утка» прямо-таки летела вперед, под радугу.
— Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан, — скандировал Лирик мнемоническое правило, с помощью которого школьники запоминают порядок расположения цветов в спектре. — Каждый Охотник Желает Знать…
Радуга была яркой и сочной. Она раскинула свою исполинскую дугу над уже видневшейся мрачной горой Старуха и домиками Усть-Утки, рассыпанными на пригорке правого берега.
За рулем сидел Физик. У него было настроение кота, который не только счастливо выбрался из мешка, но еще и имеет виды на лакомый кусочек. А такой кот не может не мурлыкать. И Физик мурлыкал песенку, явно собственного сочинения:
Тайга источала туманы. Белесые, они вставали словно дымы пожарищ. Становились все гуще. И тянулись вверх, сливаясь там с близкими облаками. Новорожденные облака парили не где-то в поднебесье, а рядышком с нами — над тайгой. И тоже почему-то плыли к поселку, неуклюже цепляясь за верхушки деревьев, за скалы и кусты.
Видимость все ухудшалась. Впереди уже не было ни Старухи, ни поселка. Радуга еле просвечивала. Но вот и ее не стало. Со всех сторон обступила нас серенькая клубящаяся мгла. А над тайгой висело уже вполне сформировавшееся облако. Точно гигантский дирижабль, готовящийся к полету, оно развернулось носом по курсу и набирало высоту.
Впервые в жизни был я свидетелем рождения облаков. И что же оказалось? Поэтичнейшие, в нашем представлении, создания появлялись на свет весьма и весьма буднично. И разумеется, не сами собой. Природа в поте лица трудилась над тем, чтоб это произошло. Законы творчества, стало быть, везде одинаковы.
Чусовая пополноводнела буквально на глазах, что тоже выдает ее горный характер. Она становилась глинисто-мутной, местами покрылась пеной. И было от чего со скал, с круч, из глубоких рваных промоин и увалов, должно быть, через каждые сто-полтораста метров, а то и чаще с водопадным ревом низвергались в нее маленькие, средние и большие потоки. Они текли и на следующий день еще — столько накопилось воды в горах. Взъерошенные, взбаламученные, пенистые и прядающие, эти разнокалиберные потоки-ревуны неслись очертя голову. В их карликовых недрах бушевали отнюдь не карликовые страсти. Там, где они бросались в реку, клокотала пена, вился легкий и теплый пар. Я бы не удивился если б там вдруг засверкали искры: уж очень горячо делали они свое небольшое дельце — эти неистовые ручейки, эти однодневки речного царства.