Пятьсот часов тишины

— А хочешь знать, в чем серьезный недостаток твоих стихов? — вопросом на вопрос отвечал он.

— Ну?..

— Ты едешь на патетике. И только на патетике! Ни одна веселая искорка не блеснет в твоих ямбах и хореях. Так нельзя! Читателю это приедается в два счета.

— А на чем я должен ехать?

— В жизни ты человек не без гумора, но когда берешься за перо, куда девается твой гумор? Вот я и говорю: так нельзя, все мухи передохнут!

— А откуда ты это взял? — спросил Историк подыгрывая, — Ты разве его стихи читал? Я так ни строчки! По-моему, тут нет ни гумора, ни патетики. Вообще ничего нет. Никакого даже намека на творчество. Спит человек, ест, плывет. «Я буду, буду вдохновлен!» А ты о каком-то гуморе! Дай человеку отдохнуть.

Лирик смолчал.

Молчал он и во время завтрака.

А потом достал из рюкзака блокнот, заточил карандаш, надел дымчатые очки и ушел в кусты.

Несколько часов мы не видели его и не слышали. Впрочем, обедать он явился по первому зову. Ел молча, а покончив с компотом, сказал:

— Теперь, если хотите, художественная часть.

— Неужто стихи? — спросил Историк.

— Неужто гумор?! — воскликнул Физик.

Не удостоив ни одного из них ответом, Лирик стал читать.

Тебя здесь нет, и мне невмоготу.
Взгляну на карточку иль письма перечту
И чувствую еще сильней, что я один —
Своих ретивых дум капризный властелин…

О, попадись ты в руки мне сейчас.
Случился бы трагический пассаж!
Тебя от радости истер бы в порошок,
В вощенку б завернул, упрятал бы в мешок…

И если бы потом взгрустнулось мне опять,
Я б без раздумий знал, как надо поступать:
Я заварил бы порошок бурлящим кипятком —
И ты — живой-живая! Сели бы рядком.
С тобой я посмеялся б, погрустил
И… и в порошок опять бы обратил…

Беспечной радостью я стал бы вновь богат,
Как жизнь, берег бы тот волшебный концентрат!..
…Но нет тебя, а я нехитрый стих,
Крепясь, плету в фантазиях пустых.

— Скажите, пожалуйста! — одобрительно причмокнул Историк, когда Лирик умолк. — Я считаю, что все в норме, все в пропорции: и патетика и гумор. А как ты, Физик?

Физик ответил:

— Это можно сказать короче:

Вспомню тебя — и сердце тает в груди, как масло.
О, если хочешь кататься, как сыр катается в масле,
Спеши, дорогая, в мои объятья. Спеши!

Историк прыснул в кулак, а Лирик мрачно сказал:

— О ты, лучший поэт среди физиков, лучший физик среди поэтов! Ты гениален. Позволь мне тебя обнять.

Физик, утративший на минуту бдительность, позволил.

Лирик сгреб его в охапку и бросил в реку…

…Но после этого случая Лирик предавался сочинительству уже ежедневно.

IV. «БЛУДНЫЕ ДЕТИ»

— Рррррр!..

Это не овчарка зарычала в прихожей, а задребезжал у изголовья будильник. По башке его, окаянного, ненавижу будильники!..

7.00. Вставай, дорогой, чего там! Вставай, как солдатик, ать-два! Спатеньки хочется? Можешь лечь сегодня не в час и не в два, а в одиннадцать. Впрочем, черта с два ляжешь в одиннадцать! Старая песня: вечером не лечь, утром не встать… «Ррррр!.. Дррррр!.. Пррррр!» — на разных этажах, на разные голоса и на разные лады целый час поют в доме будильники — квартирные наши петухи.

8.00. За спиной хлопает входная дверь. В одной руке у тебя портфель, в другой — тепленькая, еще полусонная податливая лапка твоей синеглазой Букашки. Букашка в детсад, ты на работу. Не глазей, детка, по сторонам: родитель опаздывает! («Утром, как пуля, несется папуля».) На ходу вспоминается из чьих-то стихов: «Спешишь ты, облаков не замечая…» Да, это ужасно — жить, не замечая ни облаков, ни закатов, ни роста травы, ни птиц — ничего. А ведь живут…

8.15. Всходя на бегущую тропу эскалатора, ты раскрываешь свое дорожное чтиво. Можешь читать что душе угодно: хоть Дюма, хоть Ганзелку и Зикмунда… Это всецело твои минуты.

8.40. Вагон, из которого вышел ты и еще человек с полсотни, с облегчением вздохнув, приподымается на рессорах. Но тут же в него и вошло человек с полсотни. Снова осев, тяжко вздохнув пневматикой, поезд готов умчаться в черный зев туннеля. Из громкоговорителей зычный голос командует: «Граждане пассажиры! Проходите в головные и хвостовые вагоны, не загружайте середину поезда! Войдя в вагон, в дверях не останавливайтесь! Находясь в вагоне, уступайте места инвалидам и женщинам с детьми!..» Мягкий грохот автоматически сдвигаемого множества дверей. Поезд уносится. Ты в потоке людей медленно продвигаешься к выходу. Иной раз поток такой плотности, что слышишь, как тоскливо стучит сердце соседа. А сверху летят новые наставления и правила: «Стойте справа, проходите слева! Бежать по эскалатору запрещается!»