Слово за слово, и дядя Юра поведал историю собственного романа.
Судьба свела их на Москве-реке. Нина была неплохой пловчихой, но в тот раз ей вдруг сделалось в воде худо. Он вытащил ее и на правах старшего отчитал. А ей что седой, когда она сама рыжая! Оскорбившись, она с чисто женской непоследовательностью снова полезла в воду, заплыла еще дальше и опять стала тонуть. Пришлось спасать сумасбродку вторично. С тех пор она откровенно побаивается воды. Зато на Чусовой у них в лодке не было более бдительного впередсмотрящего. Несколько раз Нина даже пыталась узурпировать власть. Однако экипаж помогал своему капитану, дяде Юре, удержаться. Постепенно Нина, кажется, поняла, что муж может командовать и собственной женой. В чем она ему безропотно уступала, так это в вопросах, непосредственно связанных с наукой и техникой. На то он инженер, тогда как она только техник. Так виделось моему, возможно субъективному, глазу.
…Разве можно умолчать о торжественной минуте отплытия?
Все готово, все на своих местах; это значит: Историк за рулем, Физик на веслах, Лирик на пирсе, удерживая «Утку» за цепь, надвязанную веревкой.
Утро было бессолнечное, серенькое; могло в любую минуту задождить.
Прозвучала историческая команда:
— Отдать швартовы!
— Есть, отдать швартовы!
Физик, меланхолично загребая от берега веслом, заметил:
— «Ну, поплывем!» — сказали утюги…
Я не боюсь этого слова — экзотика. Никто не кажется экзотическим самому себе, как не считаем мы экзотикой ни свой дом, ни свою улицу. А между тем и мы, и наш дом, и наша улица — самая настоящая экзотика, какими глазами на них взглянуть!
Говорят, что об экзотике хорошо пишется только тогда, когда она уже перестала удивлять. (Читай: когда ты охладел к предмету!) Конечно, чувство новизны притупляется, проходит. Но как можно перестать удивляться истинной красоте и той радости, что рождена ею?
«Ура, Урал!» — воскликнул Луи Арагон, когда много лет назад впервые сюда приехал. Так он назвал и большой цикл своих стихов. И это чувство — восхищение увиденным, счастье новооткрытия — сохранилось у него по сей день. Не домысел, а факт: я это слышал из уст самого Арагона (в стенах Литинститута имени Горького).
Уж как-то само собой получается, что почти каждая туристская лодка идет под собственным флагом. Никто, разумеется, этого не требует, никто этому никого не учит. Я не думаю, чтобы флаги помогали туристам в самоутверждении. Нет. Вместе с тем это и не традиция, а скорее какое-то всеобщее озорство.
Не так уж важно, носовой ли платок трепыхается на флагштоке, косынка, или трусики, лишь бы что поярче, лишь бы узоры позатейливее.
Встречаются и флаги рисованные, да еще с какой богатейшей выдумкой!
Некоторые плывут под флагами своих спортивных обществ.
У путешествующих одна забота — побольше бы развлечений, а местные жители, введенные в заблуждение, недоумевают:
— Тут у нас без конца все какие-то иностранцы шастают. И что им далась Чусовая?..
…Их было восьмеро на двух лодках. На них полосатые тельняшки, медвежьего цвета шаровары, куртки-штормовки на «молниях». Они явно работали под неких опереточных анархистов, ерников, о чем свидетельствовал и черный флаг с костями и черепом, который они иногда выбрасывали на своем «флагмане», и бородатые лица парней, и прически «а ля пещера» их дам, и названия лодок «ХЫШЧНИКЪ» и «ЖИВОДЕР», и их шумные задиристые песни вкупе с истошными тарзаньими воплями, и их манера приветствовать встречных.
— Дзыги-дзыги-дзыги!.. — словно предупреждая, дирижерски произносил кто-то один из них.
— Бхай! Бхай! Бхай! — подхватывал слаженный хор луженых глоток.
Тишины и покоя на Чусовой столько, что их не и силах взорвать даже дивизия головорезов, не то что какая-то горсточка.
Шум-гам, который они производили, раздражал, кажется, только одного Лирика.
— Вот вам и туристы стиляги! — констатировал он. — Нигде от этих кривляк не спрячешься!
За ерников неожиданно вступился Физик.
— Не всем же быть такими сычами, как мы с тобой!
— Они ж и другим покоя не дают, пижоны паршивые!
— А ты бы с ними потолковал.
— Нечего с ними толковать!
— Вот и напрасно. Это очень симпатичные, дружественные ребята. Не случайно они приветствуют всех словом «бхай». На языке хинди — это мир, дружба.
Лирик не сдавался:
— А этот их черный штандарт с костями!