Спускаясь к реке по неширокой, круто идущей с нагорья улице (в каждом окошке яркие огоньки герани), мы вдруг остановились, пораженные.
У одного из домов среди множества толстых поленьев, которыми в этом месте была завалена улица, работал изжелта-седой старик. Не очень дюжий с виду, он так споро орудовал колуном, что нельзя было не залюбоваться. Крякнет, ударит — и полено надвое. Должно быть, умел старик «ловкие точечки выискивать» (помните углежога Тимоху из бажовской «Живинки в деле»?). Лирик тотчас смекнул: вот где должны быть и легенды, и сказы, и черт-те что! Может, это не просто старик, а клад сущий. И бочком, бочком, и обход дровяных ухабов — к нему. Мы с интересе! наблюдали за этими маневрами.
Старик ничего не замечал, знай махал колуном да смачно покрякивал.
— Здравствуй, дедушка! — сказал Лирик. — Л не сделать ли нам перекур?
Несильно взлетел колун. Невозмутимо крякнул старик. Полено развалилось надвое.
— Дедушка, перекурим! — крикнул Лирик, — Намахался, давай шабашить! Эй, дедушка!
Ответа и на этот раз не последовало.
Лирик сокрушенно взглянул на нас.
— Братцы, да этот бедняга-долгожитель глух! Не везет…
И зашагал вниз, к реке.
В правобережную часть поселка, где стояла наша «Утка», мы прошли по длинному висячему мосту, который со скрипом и лязгом начинал гарцевать, чуть кто проявлял излишнюю резвость. Вот где, казалось бы, раздолье для ребят! Однако староуткинские мальчишки по непонятной причине совершенно не интересовались своим роскошным мостом…
Лодку мы оставили под присмотром Феди — степенного и молчаливого подростка. Он как прочел у нас на борту «Утка», так его словно магнитом к нам притянуло. Подошел и остолбенело замер у самой лодки. Лицо вроде бесстрастное, совсем как у куперовского индейца, но в глазах смешинки. (А может, то были зайчики от воды?) Мы усадили его на корму и велели никуда не отлучаться. Он так с невозмутимым видом и сидел, стегая по воде своей верховушкой.
— Так ты, Федя, стало быть, потомственный чусовлянин? — спросил Историк.
— Коренной, — подтвердил Федя.
— Значит, и отец?
— И отец.
— И дед?
— И дед. Мы все пермяки — соленые уши.
— Да ты, видать, парень с юморком, это хорошо! Ты кем собираешься быть?
Мы злоупотребляем детским терпением, задавая свой «главный взрослый вопрос». В ответ же обычно слышим: «Инженером. Врачом. Балериной…»
— Человеком, — сказал Федя.
— О… установка у тебя правильная!
Засмеялись. Только Федя остался невозмутимо серьезным.
— Не сомневаюсь: ты, брат, будешь человеком! Теперь еще одно… «Бойцов» Мамина-Сибиряка ты, конечно, читал?
— Читал.
— А «Подлиповцев»?
Федя задумался, наморщив лоб. Видно было, что ему не хочется огорчать доброго дядю, но он был честный малый, поэтому он отрицательно покачал головой.
— Прочти. У вас в библиотеке эта книга наверняка есть. Ее написал Решетников. В ней рассказывается про двух бедных, забитых мужичков, Пилу и Сысойку, бурлачивших на Чусовой и на Каме. Пила потерял в дороге двух своих парней, таких вот, как ты. Прочти. Эта книга — необходимое дополнение к «Бойцам». Пила и Сысойка как бы подручные караванщика Савоськи. Ради каких-нибудь жалких пяти-шести рублей они притащились из своей деревеньки Подлинной Чердынского уезда, с севера Пермской губернии. Отсюда ни много ни мало верст пятьсот…
О Решетникове Историк напомнил нам еще раз дней через десять, когда проезжали мимо деревушки Коноваловки, несколько домиков которой разбросаны на правом берегу. За ней начинался почти километровой длины остров. Барахтавшиеся в воде коноваловские ребята— жизнерадостные, озорные, участливо-любознательные— посоветовали нам плыть левой протокой, «если не хотите сесть на мель, если не хотите в траве запутаться!»
Когда немного отъехали от них, Историк сказал:
— В этом месте некогда переправился через Чусовую обоз, с которым из Екатеринбурга в Пермь следовал молодой Решетников. Об этой поездке он рассказал в «Очерках обозной жизни». Детей у Коноваловки Решетников не встретил, но он имел с ними дело несколько ранее у Висимо-Шайтанского завода, где в то время тринадцатилетний Митя Мамин последний год доживал в родной семье… А что то были за дети, послушайте…
Сидевший на веслах Лирик перестал грести, Физик направил «Утку» в фарватер левой протоки и замер, устремив настороженный взор вперед.
— Это было утром у постоялого двора во время завтрака, — продолжал Историк, а затем стал читать из блокнота. — «То и дело подбегают десятками, пятками, тройками мальчики и девочки, очень бедно одетые, босые, с набирухами и без набирух, и неистово вопиют: «Милостинку, ради Христа!» Им кидают из окон ломти ржаного хлеба. Подошли и ко мне штук десять ребят, от пяти до семнадцати лет… и завопияли. Я поглядел на них: тело немытое, рубашонки грязные, по ним бегают огромные вши, ноги по колени в грязи и имеют вид чугуна, волосы на голове всклокоченные». Вообще, это была безрадостная для Решетникова поездка: его угнетали мрачные мысли, картины, открывавшиеся ему, были одна печальнее другой… Так вот и вижу его, небольшого, угрюмого, то шагающего с возом, то неудобно скорчившегося на мешках; на невзрачном скуластом лице словно черная туча… Всей России известный уже автор «Подлиповцев»!..