— Выходит, нет им дела до своей истории!
— Не совсем так. Елабуга — родина Шишкина Ивана Ивановича. Про это там, например, не забывают. Сохранился дом художника. В нем музей.
— А Марина Цветаева?
— Так и не нашли. Нету могилы Цветаевой.
Лирик мрачно прочел:
А потом сказал:
— Кто за поезд — прошу голосовать.
И первым поднял обе руки.
Несколько раз принимался накрапывать дождь. Все навевало грусть.
Все больше на берегах поленниц. Поленницы составлены ярусами. Иногда они длинные-распредлинные — как заборы.
Вот показалась последняя на нашем пути сплавная гавань, о которой предупредила цепь выстроившихся ледорезов.
Гавани служат для регулирования сплава. К лесозаводам и углевыжигательным печам лес по Чусовой идет молем. На сплавных гаванях его перехватывают, а затем, сортируя, выпускают уже по мере надобности. Хранится он на «лесных дворах» — запанях.
«Утка» миновала несколько огромных завалов. В одном месте бревна ощерились веерами, в другом торчали как иглы гигантского дикобраза. Даже оторопь брала: ведь распутывать эти дьявольские «клубки» предстоит людям! Работа для Геракла.
Однако люди, которым ее предстояло выполнять, не падали, видно, духом, спокойно коротали где-то свой законный выходной день. На берегах было безлюдно и тихо-тихо.
Помните первый наш с вами камень — Собачьи ребра?
А вот и последний чусовской камень — Гребешок. Он одиноко стоит на плоском безлесном берегу и похож на голову сфинкса в профиль. До этого небольшого и трогательного в своем одиночестве Гребешка перед нами прошла бесконечная череда камней — без малого двести штук. Мы чувствовали подчас нечто вроде оскомины, глаза взирали на них не то чтобы равнодушно, однако же огоньки восторга загорались все реже. Не поймите меня превратно: смотреть и восторгаться мы готовы были и теперь — пожалуйста! Но с одним непременным условием: наращивай эффекты, все вновь и вновь поражай наше воображение! А как пошли за Кыном эффекты на убыль, так и явилась паршивая эта неудовлетворенность «видавшего виды» глаза, с которой, хоть разбейся, нельзя ничего поделать. Таков человек. И все же вот с грустью провожаем Гребешок. Прощайте, скалы!
Чувствовали мы себя по-настоящему отдохнувшими, словно вышли из капитального ремонта. Честно добытые мозоли бугрились на наших ладонях. Мы загорели, раздались в плечах и свежи были как огурчики. (О Лирике Физик сказал: «Страдая манией величия, он растолстел до неприличия».) А еще — эмоционально обогатились, если употребить термин не то психологов, не то эстетиков.
Странно подумать, что завтра не надо будет ни костер разжигать, ни палатку ставить, ни лапник стелить, ни на веслах сидеть, помогая «Утке» бежать в струе. Да и сама «Утка» завтра уйдет в прошлое, увы!.. Лирика уже несколько дней тревожила забота: а удастся ли нам ее сбыть без особого убытка? Он даже избегал называть ее «Уткой», видимо отучая себя от становящегося ненужным мальчишества.
Все более чувствовалась близость города…
Поворот, еще поворот — и показались дымы Чусового. Какие-то огромные, широко раскинувшиеся конструкции силуэтами вставали в сероватой дымке на сером небе. Вскоре глаз расчленил их на краны, домны, арки моста, заводские трубы. Открылась знакомая панорама крупного промышленного центра. Что касается моста, то это был первый настоящий мост, встретившийся нам на Чусовой.