Улица изменилась настолько, что казалась совсем какой-то другой Широкая, ровная, она была почти готова к жизни в своем обновленном качестве — как равная среди равных, возведенная в сан Садового кольца.
— Ты вот цитируешь Есенина, — скажет мне критик, — А Есенин посмотрел в свое время на Европу, посмотрел на Америку и написал очерк «Железный Миргород». Десять страничек. Об Америке, понимаешь? И только десять страничек. А тут целая эпопея вокруг какой-то, извини, плевой речонки!
Что мне ответить критику?
— Конечно, Чусовая не Америка. Так я ведь и не стремился открывать там Америки! Ты подсчитал, сколько страничек посвятил Есенин Америке, но ты не знаешь, сколько бы он посвятил Чусовой! А это вполне могло произойти. Вспомни «Емельяна Пугачева». Вот то-то. Есенин, как видишь, не так уж далек был и от Урала, и от уральской истории, а стало быть, и от Чусовой…
…Недавно прошел дождь, и над Таганкой повисла великолепная семицветная радуга — настоящая триумфальная арка. Такая же яркая, крутая и сочная, как когда-то над Усть-Уткой. Улица словно въезжала под нее. Радуга так широко и щедро распахнула под собой простор, что трудно было удержаться, не ороситься туда, распластав крылья — икаровские крылья А что душа в такие минуты крылата — это совсем не выдумки!
«К Октябрьским кончат… А мне управиться бы хоть к Новому году…»
В рукописи моей еще в каждой главе полно было и рытвин, и ухабов, и словесного мусора. Но я готов был от всей души крепким рукопожатием поздравить молодцов-строителей, как поздравляет, например, шахматист своего партнера, победившего в честном поединке.
Нет, я не впал в уныние. У меня перед глазами все еще сияли и чусовская и таганская радуги. Они обещали успех и моему делу. Ведь прийти к финишу вторым вовсе не значит потерпеть поражение.
VIII. МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ
Памятное всем нам лето 62-го года было на редкость дождливым (этим-то прежде всего оно и памятно!). С весны я собирался на Клязьму, а поехал в Крым.
Крым сверх ожидания не заслонил Чусовую черноморскими своими красотами. Напротив, он как-то всколыхнул память о ней, помог воспоминаниям выкристаллизоваться, обрести форму. Он вынудил вновь взяться за перо, чтоб воспеть не его, «Тавриду дальнюю», а скромный уральский ручеек.
Любуясь крымскими скалами, я все почему-то вспоминал чусовское. Все оно почему-то стояло перед глазами.
О Чусовой напоминало многое: и клыкастая вершина Ай-Петри, и вертикально падающие стены Ай-Петримской яйлы, и симеизская гора Кошка (особенно со стороны Кацивели), и даже Медведь-гора, что у Гурзуфа.
Встречая лодки тамошние — все эти бесчисленные бело-голубенькие, ладно-ходкие «Кефали», «Ставриды», «Медузы», — как было не вспомнить неуклюжую, неповоротливую нашу «Утку», давно уже, видно, «убитую», на растопку порубленную!..
…Кто бывал в Симеизе, тому, наверное, запомнился кинотеатр «Черноморец». Собственно, не сам кинотеатр, сколько вид, открывающийся с той площадки, где он расположен. Стоите вы у ограды, откуда холм круто спускается к санаториям, а далее —
Красотища такая, что глаз не отвести. Не надо тебе никакого фойе, неохота даже в кино идти. Стоял бы и смотрел, и смотрел. Ах, не знаю, есть ли на свете другой так удивительно расположенный кинотеатр! Он поставлен именно там, где должно. Не выше и не ниже. Перенеси его хоть на Ай-Петри — лучше не будет. Ведь с Ай-Петри море уже словно не море, а какое-то синеватое марево, и ты сам более ощущаешь себя парящей птицей, нежели гражданином с паспортом в кармане, ибо на таких высотах уже властвует дух паренья, а у «Черноморца» ты еще целиком во власти земных законов, хотя, быть может, и на самой грани земного.
По всего удивительнее другое.
Стоя у «Черноморца», я вдруг вспомнил — что бы вы думали? — вид на гору Сабик со староуткинского завода! И обрадовался, что соперничает скромный уральский пейзаж с самыми ультракрымскими.
Мне бы очень хотелось, чтобы эти мои «объяснения в любви» дошли до ушей «кыновского патриота», с которым мы так душевно потолковали на приступочках магазина, пахнущего пенькой, деготком и кожей. Ему бы, знаю, было приятно.
Места, где мы побывали, уже для нас не чужие, равно и люди, с которыми свела там судьба. И пусть вы теперь далеко, а нити какие-то незримые остались, не рвутся. Отныне вам дороги и те места, и память о них, и всякая весточка оттуда. Сами того не сознавая, вы стали «патриотом» такого-то района или области, таких-то лесов или рек. И если когда-нибудь потом из газет или радио вы узнаете что-либо новое об этих местах, вас словно бы электрическая искорка кольнет. Вот как со мной теперь.