кинув темно-синий пиджак поверх летней рубашки-марлевки. Я естественно пошел за ними.— Почему она такая… Большая? — спросил я, все еще с изумлением глядя на перепутанные узоры путей.— Стык железных дорог, — охотно пояснил отец.— Не только, — добавил наш сосед. — Это главная станция, разгружающая сам Днепропетровск. Стык Донбасса и Днепропетровска: что же ты хочешь?— Я знаю: там Днепрогэс строят!— Точно, — подмигнул мне Всеволод Эмильевич. — Представляешь, какой станет Чаплино, когда его построят?— А почему народу мало? — не унимался я.— Это не Горловка — техническая станция, — сказал отец, когда мы спрыгнули на перрон. — Локомотив тут не меняют — только заправляют. — Значит, — обратился он к Всеволоду Эмильевичу, — нам тоже лучше сойти в Симферополе?— Конечно! — кивнул тот. — В Евпаторию теперь ехать оттуда куда удобнее, чем из Севастополя. Можно на пригородный поезд сесть — куда дешевле, чем на такси.— Боюсь, Натали не согласится, — улыбнулся отец. — Хотя… Может, правда такси из Симферополя взять?Он был высоким, широкоплечим и полноватым. Черные волосы на висках уже кое-где тронула седина. Он смотрел куда-то через пути и вдруг по-мальчишески прыгнул через них к киоску, где продавалась минеральная вода. Всеволод Эмильевич весело посмотрел на него и почему-то улыбнулся. Я подошел к окошку нашего купе и постучал маме. Она оторвалась от книги, затем внимательно взглянула на меня, но вдруг улыбнулась и тоже помахала мне рукой.— На обед сходим вместе в вагон ресторан? — кивнул отец, вернувшись с тремя бутылками «Нарзана».— Конечно, Валериан Сергеевич! — ответил наш попутчик, выпуская облако дыма.Мой отец тоже нащупал пачку «Иры». Я с интересом смотрел, как служащие в красных комбинезонах тянут шланги к нашему паровозу, открыв люки.— А в обед Каховка будет? Где Врангеля били! — сказал я. — Папа тогда был в Польше. Да? — спросил я.Отец засмеялся и подмигнул мне. Он не часто бывал дома, но с ним я не боялся говорить глупости, в отличие от мамы.— А я как раз там был, — засмеялся Всеволод Эмильевич. — Увидишь, что такое полынная степь!Небо становилось немного матовым — то ли от солнца, то ли от того, что лето пошло на вторую половину. Я улыбнулся и вдруг вздохнул полной грудью. Скоро я увижу Каховку, «гнилое море» Сиваш, потом башни маяков на взморье. «И в Китае победим — непременно победим», — думал я, глядя на прибывший эшелон с красноармейцами.***НастяСолнечные лучи били прямо в глаза. Я взглянула на часы, потянувшись на кровати. Десять утра. Надо было вставать, но ужасно не хотелось вылезать из-под простыни.— Настя, поднимайся, — раздался мелодичный голос мамы. — С добрым утром. Я уже приготовила кашу, стоит на плите.— Уже встаю, — протянула я в ответ.Мама улыбнулась. Я тоже.Я всегда восхищалась мамой: высокой, тонкой, с золотистыми волосами, заплетенными в тугую косу. Ее голубые глаза весело смотрели из-под длинных ресниц. Мама всегда одевалась красиво и со вкусом: осенью — в белом плаще и высоких коричневых сапогах, летом — в коричневом деловом костюме или коротком синем платье и белых туфлях. Люди с уважением называли ее «Светлана Эдуардовна», а для меня она просто мама. Я росла любимицей, однако мама могла и поругать меня, но особых проблем я не доставляла.Сейчас мы отдыхали в Гурзуфе, сняв уютный номер. Изучать достопримечательности я не очень любила, точнее, мне гораздо больше нравилось купаться и нырять. Мама улыбалась, когда я забирала с пляжа очередную порцию камушков. Мне действительно нравилась такая коллекция. И такие, и сякие, и белые, и черные… Попадались даже синие, а вот зеленые я найти никак не могла. Сейчас они лежали ровным рядом на прикроватном столике. Только вот без воды они как-то быстро потеряли свою прелесть.— Настя, не спи. Я пойду в магазин, — голос мамы вернул меня с небес на землю.Быстро поднявшись и натянув красное платье, я расчесала волосы, после чего спустилась на кухню. Подходя к кастрюле я заметила за одним из столиков зеленоглазого худощавого брюнета в прямоугольных очках. На вид, моего ровесника. Его черные прямые волосы были слегка растрепаны. Незнакомец ел лапшу, и было немного смешно наблюдать за тем, что некоторые макаронины валились с вилки.— Черт, — проворчал черноволосый.Я усмехнулась и подсела напротив него, наложив каши. Что-то подсказывало мне, будто мы сможем подружиться.— Привет, — после этих моих слов он смерил меня взглядом. Казалось, изучал. — Как тебя зовут?— Миша, — представился мальчик, поправив очки. — А тебя?— Настя, — ответила я. В нем было что-то забавное и милое.— Возрождение, — протянул Миша. Да, возрождение. Значение моего имени мне весьма нравилось. Ну да ладно. — Откуда приехала?— Из Ленинграда, — с готовностью отозвалась я. Всё-таки заводить друзей легко и приятно.— Как и я, — с усмешкой признался Мишка.Я налила в кашу молока и взглянула в окно. Погода стояла отличная. Ярко светило солнце, дул легкий ветерок. Сквозь открытое окно вторгался чуть приторный запах кипарисов и тую. Я неожиданно представила, что мы с Мишкой сидим у моря и наблюдаем за волнами. Впрочем, он сухо попрощался и побежал — видимо, к своим родителям. Посмотрев в окно, я увидела аллею с кипарисами, убегающую к морю, и подумала о том, как все необычно на море…После завтрака я поднялась в номер, где сразу обнаружила отца. Он стоял, как обычно, — в сапогах и наброшенном поверх рубашки френче с орденом. Этот орден всегда был предметом моей гордости. И мамы, как я знала, тоже.— Привет! — я крепко обняла его. Как же скучала! Теперь мы все вместе. Он опоздал на два дня из-за задержки где-то на Волге.— Анастасия, дай отцу опомниться, — мягко посоветовала мама, но я не обратила особого внимания. В конце концов я соскучилась!— Ехал в поезде с твоим ровесником, — объявил отец, всё-таки отцепившись от меня. — Вот что значит сын коминтерновцев! Не конфеты подавай, а сразу Китай и Мировую революцию! Все просил рассказать про китайских товарищей и Чан Кайши. Будущий Раковский! — тепло улыбнулся он.— А как его зовут? — этот будущий Раковский показался мне весьма интересной личностью. Даже отцу понравился, что было редкостью.— Алексей Суховский. Так уже и вижу его в черном плаще и с браунингом в Шанхае! — тепло засмеялся отец.— О, — неожиданно подключилась мама. — А я помню Суховского-старшего! Он в двадцатом выступал на Втором Конгрессе Коминтерна, а потом работал в Польревкоме?— Именно, — кивнул в ответ отец, хотя на его лице мелькнула тень.Хм, выходит, у этого Алексея известная фамилия. Интересно, что он за человек? Как я поняла — умный и любознательный. Хотелось бы познакомиться с этим Алексеем, если возможно. Я посмотрела за окно. Аллея убегала аккуратными ступеньками к морю, а по бокам росли два огромных кипариса в виде пирамид.— А знаешь, кто жена Суховского? Дочь Этьена! Первый раз ехал в поезде с француженкой, — признался отец.Мама поперхнулась чаем и я похлопала ее по спине.— Да ладно тебе, Свет, — махнул рукой отец. — Француженка и француженка, она замужем. Но честно, когда ты хоть одного человека родом из Франции встречала?— Пока ни одного, — отозвалась мама, — и какая она?— Очаровательная и очень строгая мама, — весело кивнул отец. — Сыну, Алексу, спуску не дает, поверь!Значит, этот Алекс еще и француз наполовину. Потому-то они и зовут его Алексом, а не Алексеем. Все-таки мне очень хотелось встретить этого человека. Хотя сейчас мне стало его почему-то жаль: меня родители ужасно баловали и позволяли практически все.— Как бы с ним познакомиться?— Пока никак, — ответил отец. — Суховские в Евпаторию поехали. Я пытался их осторожно отговорить, но Натали была непреклонна — только туда! Строили планы от самого Запорожья и в конце концов вышли в Симферополе — оттуда на такси лучше ехать, чем из Севастополя. Не объясни я им, так и поехали бы в Севастополь, где и ночевать им, беднягам, пришлось бы.— Сейчас это модно — ехать в Евпаторию, но там плохое море. Камней нет, один песок, — покачала головой мама.Мне стало грустно, когда я представила себе море, где нет камней и один песок. Что же это за отдых тогда? Сплошная скука. Даже коллекционировать нечего!— А что говорит Суховский про Китай? — спросила мама.— Труба, — неожиданно холодно отрезал отец. — Дело табак… Чан Кайши воспользовался нами, как лопухами, захватил власть и переметнулся к англичанам. Нас теперь даже КВЖД лишают. Коминтерн трясут. Особенно восточную секцию.— Но Суховский больше не в Исполкоме?— Он ушел после дела Суварина в двадцать четвертом, — нахмурился отец.Значит, все достанется какому-то Чан Кай Ши, а мы ни с чем? Нет, этого быть не должно! Я с обидой посмотрела в окно, и эти кипарисы в виде пирамид уже вовсе не казались красивыми.***