— Ты, Суховский, что скажешь? — прищурилась Марина.
Пора. Я почувствовал сердцебиение, но другого шанса у нас не было.
— В данном случае «Бог» — не религия, а форма стиха! — убеждено сказал я. — Лермонтов употреблет слово «Бог», но мы его учим на литературе!
Волошина изумленно посмотрела на Веру Сергеевну. Та хмыкнула, подвинув журнал с подтрёпанной кожаной обложкой.
— Причем тут Лермонтов, Сух… — начала было она. Затем в ее глазах мелькнул огонек. Учительница посмотрела сначалана меня, затем и Ирку.
— Тогда все так писали… — ответил я и от нетерпения прикупил губу.
С минуту Волошина не понимающе смотрела на нас, а затем фыркнула.
— Вот оно что… Плагиатом, значит, занимаешься, Янова?
— Ммм… Мгм… — промывала Юлька, потупившись в пол.
— А я и не знала, что на досуге ты творишь под псевдонимом «Михаил Лермонтов». Не стыдно воровать у Лермонтова? — сейчас она едва сдергивала смех.
— Вот видите! — с жаром ответил я. — Мы Солнцеву стихи Лермонтова посвящаем, а он еще и не доволен!
Ирка не сдержала смешок. Волошина тоже рассмеялась. Юлька продолжала смотреть в пол. Все-таки обвинение в плагиате лучше, чем в пропаганде религии.
— Стыдитесь, плагиаторы! — вздохнула Волошина. — Да, Янова, не стать тебе поэтом! — язвительно заметила она.
— Я больше не буду… Простите… — шмыгнула носом Юлия.
— Не будешь что? Воровать у Лермонтова? — пристально посмотрела Вера Сергеевна. — А у Блока будешь?
— Нет… — пробурчала Янова. — И у Блока не буду…
— Ступайте, гвардия, — вздохнула Волошина.
Мы молча пошли к выходу, к вдруг я поймал колючий и чуть ехидный взгляд Веры Сергеевны.
— Политик… Как отец… — покачала она головой.
Мы вышли из учительской, словно не веря, что все благополучно закончилось. Юлька все еще всхлипывала: девчонки плачут долго, а Ира немного дрожала. Антон шел, смотря на пыльный деревянный пол, зато меня охватила жуткая ярость. Единственное, о чем я сейчас мечтал, было избиение Вовца. Вот, кстати, и он: стоит, самодовольно ухмыляясь, рядом с пустой стеной. Подойдя сзади, я без предупреждения со всего размаха ударил его кулаком в правый бок.
Солнцев взвыл, согнувшись пополам. Я знал, что нельзя оставлять противника недобитым, и резко ударил ребром ладони по его спине. Вовец стал оседать на пол. Ирка и Юля стояли, смотря на нас широко открытыми глазами. Антон тоже смотрел с изумление.
— Усвоил, тупая туша? — спросил его я.
— Ты… Ответишь… — проскулил он.
— За что? — спросил его я с притворным удивлением. — Ты напал на меня и получил сдачи. Так было дело? — обратился я к ребятам.
— Ага… — кивнула Юля. Она перестала реветь, хотя ее глаза были чуть вспухшими.
— Да, — бодро ответила Ира. — Я тоже подтверждаю, что Солнцев начал первым.
— Так нечестно… — затравленно посмотрел на нас Вовец.
— А ты думал, что твои правила не действуют в отношении тебя самого? — спросил я и снова без предупреждения ударил его кулаком в плечо.
Вовка взвыл. Я удовлетворенно кивнул. Однако Настя тотчас подбежала ко мне. Что такое? Неужели Майорова была недовольна наказанием Вовца, да еще в таком выгодном для нас варианте?
— Это заслуженно, но… беспощадно. Вовка просто пытается…привлечь внимание.
— Привлек, — протянул я в ответ. — Вот такое. — Я еще раз ударил его кулаком в живот, от чего Солнецев завыл и сел на пол. — Но не самым лучшим образом.
— Знаю, — кивнула Настя. — Но лучше без конфликтов. Вовку не оправдываю.
— Так зачем защищаешь? По заслугам и честь, — обернувшись назад, я заметил восхищенный взгляд Викусика, который, видимо, гулял по школе и заметил нас.
Вовец тем временем смерил всех быстрым взглядом и удалился. Куда, интересно, подевалась вся его смелость? Или по-настоящему ее и не было…
Начало июня выдалось дождливым. Мама все дни пропадала на работе, и я большую часть времени сидел один дома. Как назло, в начале каникул не хотелось показывать нос из дома, да и Незнам уехал в к бабушке в деревню под Псков. Глядя на низкие свинцовые тучи, я читал «Гиперболоид инженера Гарина» и слушал, как барабанят дождевые капли по оконному стеклу. Зато у меня была куча времени, чтобы поразмышлять об услышанном.
Итак, Вера сказала, что я похож на отца. Похоже, она его знала. Хотя, конечно, тоже не факт: могла о нем и в газетах прочитать. Собственно, что у меня есть? Жест, что она поправляла шляпку, как та женщина с фотографии. Она жила в Москве в те годы. И теперь она говорит, что я как отец… Маловато, но подозрительно.
Теряясь в догадках, я зашел в кабинет отца и посмотрел на стол. Он, как обычно, был накрыт темно-зеленой скатертью. Хотя стоп. У стола были два ящика, запиравшейся на ключ. Я подергал ящики. Глухо. В последние пару дней меня последовало смутное желание вскрыть их. Подумав немного, я сел в стоявшее у стены кресло и внимательно посмотрел на ящики.
Первым моим желанием было взять напильник у дворика и вскрыть ящики любым кличем, но я тотчас отбросил эту мысль. Не годится: как потом я скрою следы взлома? А уж если ключ сломается и останется торчать из ящика… Не то. Я подумал о том, что мама скорее всего хранит ключи в серванте, который стоял у нас в зале. Главная его секция тоже закрывалась на ключ, но я знал, где он лежит.
Побежав в зал, я поскорее открыл сервант. В детстве мама, помнится, прятала тут от меня редкие тогда конфеты. Мое внимание сразу привлекла зеленая ваза на второй полке. В ней лежала всякая всячина, включая… Я порылся в вазе под колодой игральных карт. Да, ключи. Одни от больших черных часов в зале. Вторые от… Стоп! Я вприпрыжку побежал в кабинет, скорее вставив их в замочную скважину.
Дзинь! Готово! Выдернул ящик, я приподнял газетную бумагу и увидел черный, тускло поблескивающий от смазки боевой браунинг. Табельное оружие? Взяв на кухне полотенце, я осторожно повертел его в руках. В таких делах лучше не оставлять отпечатков. Так… Я открыл обойму: пять патронов вместо семи. Любопытно, куда подевались еще два? Теряясь в догадках, я положил браунинг на место.
Что еще? Пачка облигаций, видимо на чёрный день. Клубок бечевки. А это что? Я взял в руки маленькую металлическую коробку, напоминавшую коробки от чая. Любопытно… Так это же фотопластины! Я поиграл коробкой в воздухе — полные. Быстро достав ее, я задвинул ящик и аккуратно закрыл его на ключ. Нижний ящик не открывался, несмотря на все мои старания. Жаль.
Посмотрев на часы, я решил, что пришла пора пообедать. Мама оставила мне макароны с мясом и подливой — как я и люблю. И еще овощи: она всегда меня заставляет их есть для здоровья. Проглатывая с удовольствием обед, я подумал, что стоит сбегать и проявить кадры. Чтобы мама не узнала, кассеты положу обратно в ящик… Попив кофе, я надел вязаный жилет, стоптанные желтые туфли и, прихватив здоровый черный зонт, помчался в ателье на площадь Восстания.
— Шесть на девять? Все пять? — спросил меня пожилой фотограф в вытертой гимнастерке — похоже, бывший военный.
— Да, — ответил я.
— Три рубля, — не задумываясь кивнул он. — Зайдите через два часа!
Отсчитав деньги, я пошел гулять на Невский. Сначала подошел к толстой тетеньке, продававшей «Нарзан» и «Абрикосовую». Лучше всего попить «Абрикосовой» — интересно, почему взрослые предпочитают пить несладкую воду? Вон высокий военный с орденом просит газированной воды без сиропа. Или вот старичок с газетой просит «Нарзан». Это как табак — взрослые почему-то предпочитают папиросы с некрасивым картинками, а не красивые «Север» с зимней тайгой и шишками.
Я с завистью смотрю на взрослых. Признаться, мне безумно хочется попробовать курить. Я вспоминаю запах табака, который был, когда к отцу приходили друзья; табачный дым в вагоне, когда мы ехали на море. Курение казалось мне частью романтической взрослой жизни, полной тайн и серьезных дел. Поэтому я с завистью смотрю на витрину табачного киоска. Мимо со звоном промчался трамвай, отделяя меня от вокзала. Взрослый бы на моем месте закурил, размышляя о таинственных снимках.