О Пятакове я знала с детства. Георгий Пятаков был видным революционером, и в далеком девятнадцатом году возглавлял советское правительство Украины. После разгрома Врангеля он возглавил Центральное управление каменноугольной промышленностью Донбасса, куда перевел и моего отца, с которым познакомился в Крыму. Затем Пятаков пошел на пост заместителя председателя Госплана, и снова потянул за собой отца, правда, не в Москву, а в Ленинград — руководить поставками для заводов. Участие во различных оппозициях пошатнуло позиции Пятакова, но все же после всех перипетий он стал заместителем наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе. Там он снова рекомендовал наркому моего отца, что позволило Орджоникидзе наладить поставки оборудования из Ленинграда на Урал. Киров, как друг Орджоникидзе, был доволен тем, что в его аппарате работает человек, которому доверяет Серго. Впрочем, в последнее время Сталин все чаще выказывал недовольство работой Пятакова. «Нам не надо на Урале людей, которые не признают Урал!» — как-то бросил он Орджоникидзе, имея ввиду, что Пятаков постоянно посылает комиссии для проверки уральского строительства.
— Но… наш хоть отказался? — в голосе мамы звучала тревога.
— Аметистов сказал, что да, когда я спросил… А Пятаков утверждает обратное! Он говорит, что было закрытой голосование, где за Кирова проголосовали двести, а за Сталина всего четыре! Бюллетени подтасовали! — стукнул он кулаком по столу. — И Сталин после этого якобы сказал Поскребышеву: «Главное не как проголосовали, а как подсчитали!»
— Я не верю в этот поклеп на товарища Сталина! — жестко сказала мама. — Как ты можешь в него верить, Сева? Как?
— Я не хочу в это верить, Света. Но ты знаешь Пятакова не хуже меня. — Голос отца казался разбитым, словно он пережил личное горе. — Ты знаешь Жору: он не будет врать.
— Ты был на съезде!
— Я кандидат в члены ЦК, а не член ЦК. Закрытые голосования меня не касаются.
— Пятаков и Паша в оппозиции к Сталину, ты это знаешь. Что Пашка? — попробовала переменить тон мама.
— Временно приехал в Москву, но заехать к нам в Ленинград не может. Из Токио прямиком, — вздохнул отец. — Где он военным советником был после Витальки Примакова.
— Вот жаль, не заедет… А сейчас… Снова с Араловым?
— Как в старые добрые времена… С Араловым и Примаковым…неразлучная тройка героев! — в голосе отца засквозило тепло. — По словам Паши в армии за Сталина только Ворошилов и первоконники. Да и то потому, что время клинков прошло. Бояться военных интеллигентов вроде Тухачевского.
— Пашка преувеличивает! — в голосе мамы зазвучала ярость. — Их с Виталькой Рудзутак — битая карта!
— Битая… Ты так легко говоришь, Света. А ведь Ленин негласно рекомендовал тогда, во время того письма, так называемого завещания, заменить его на должности генерального секретаря. Возможно, с самим Рудзутаком Ленин по этому вопросу не советовался, согласия не спрашивал, — голос отца звучал надтреснуто. — Держится Рудзутак осторожно. Серьезных связей у него в аппарате нет: почти десять лет, до Февральской революции, провел на каторге.
— И что? — резко бросила мама. — Дальше что?
— И все же это человек, которым Ленин хотел заменить Сталина. Об этом забывать не следует. Об этом не забудет и сам Рудзутак.
— Пусть не забывает! Что у него есть кроме уклонистов, да группы военных вроде Пашки и Витальки, верящих, что Ленин хотел его? Какое дело теперь, что там хотел больной Ильич двенадцать лет назад! — возмутилась мама.
— Света! — строго одернул ее отец. Ленин для него был слишком важен, чтобы он мог такое услышать о нем.
— Страну поднял Сталин! — продолжала мама, не обращая на него внимание. — Да и Пашка с Виталькой дальше трепа в поддержку Рудзутака не пойдут, вот увидишь! Родина и долг для них все!
— А помнишь, Паша у нас говорил…
— Что Паша говорил? Курил, да рассуждал, что мог бы сделать Рудзутак! Но ничего не сделал вот. И Пашка прогнулся и помчался в Токио, как сказал товарищ Сталин! А с Виталькой пусть треплется на диване дальше — кому хуже-то? — мама явно бушевала, чего я не помнила уже давно.
— Сейчас они ставили не на Рудзутака, а на Кирова…
— На Кирова? Как на… Значит, ты — в оппозиции к товарищу Сталину? — голос мамы упал, словно она не хотела принимать правды.
Они промолчали, словно не знали, что сказать друг другу,
— Знаешь, — голос папы на этот раз прозвучал неуверенно, — Паша такое мне рассказал о деле этих Ивановых, что волосы дыбом встают. Не забрать бы Настю из этой школы к чертям…
— Господи, что случилось? — мама перешла на шепот. Мне казалось, я чувствую ее волнение.
— Пашка с его умом в минуту мне решил мне ребус. Он не такие привык решать, — горько усмехнулся отец. — Говорит, дело яснее ясного: это дело — оплеуха Кирову. Дочь Аметистова, его первого заместителя, выступает яростно против сына оппозиционера Иванова. Никто из членов бывшей «новой оппозиции» Миронычу доверять уже не будет.
Я ужаснулась. Выходит нападки Иры на Мишу связаны с большой политикой! И Ира сама того не зная рушит карьеру своего отца, а сама она… сама она пешка в этой игре! Нужно было немедленно сказать обо всем Ире — все-таки я волновалась за нее.
— Кто же натравливает дочь Аметистова против линии отца? — голос мамы дрогнул.
— Не знаю. Видимо, как говорит Пашка, силы, которые играют против Кирова. Они имеют представителя в этой школе и давно взяли дочку на крючок.
— Да кто же это? Кто?
— Не знаю… Пашка тоже личностей не знает. Подожди, это только начало, — отец, похоже, прохаживался по комнате. — Киров, похоже, уже не контролирует окружение, как сказал Пашка. Жена первого заместителя — графиня Верховская, самая что ни на есть из «бывших». И дочке при случае могут вспомнить, что она из «бывших». При любом политическом ударе — это тяжелый компромат.
Тяжелый компромат… Неужели семье Иры может грозить опасность? И даже самого Сталина понизили… Выходит скоро его свергнут!
— Да и наша, дура, ведет себя не лучше. Паша правильно сказал: «То что делает твоя Настя, — это пощечина Орджоникидзе. Серго лично ручался за тебя перед Сталиным и ввел в кандидаты в ЦК, хотя ты высказывался в двадцать седьмом с симпатией к Объединенной оппозиции. Теперь дочь товарища Майорова сама защищает сына Ивановой, подозреваемую в измене родине. Что ответит Орджоникидзе, когда эти данные предъявит ему завтра Поскребышев или Березин?»
Я ужаснулась. Выходит, защищая Мишку, я приношу семье проблемы! Что, если и моих родителей обвинят в измене родине? Нет, этого не должно произойти! Но тогда мне придется…порвать с Мишкой, а он ведь тоже мне дорог! Но… Узнав об Аметистове Ира, может, не будет так строга к нему и вступаться не придется. Я глубоко вздохнула. Хотелось надеяться на это, но если нет…придется рвать. Ну почему, почему у всех нас столько проблем из-за этой оппозиции, вот за что?! Но все же я надеялась сохранить и родителей и друзей, однако времени оставалось мало.
Все-таки я не должна быть размазней в такой момент и должна порвать. Ради родины и семьи. Но хотелось сохранить и тех и тех. Наивная балда…
А Щебинин, оказывается, весьма умен и много знает о политике.О его связи с этой самой политикой я и не подозревала, когда увидела его впервые. Добрый ежик, а оказалось, что уже долгое время решает, как сказал отец, такие…политические ребусы! А в политике сейчас не все так спокойно… По итогам голосования должен был победить Киров! Но похоже там не посчитали довольно многих — это же какое недоверие между ними если не обратили внимания на… Я быстро сосчитала в уме, на целых 196 человек! И сейчас идет понижение и Кирова, и Сталина!
— Ремня бы ей всыпать разок не помешало бы! — раздался голос мамы.
Я понимала, что всё это серьезно и необходимо что-то делать.
Комментарий к Глава 12 У фотоаппаратов 1920-х годов была иная технология, напоминавшая “Полароид”, но со встроенными пленками-карточками
====== Глава 13 ======
Настя
Этого человека я видела один раз в далеком детстве, но с тех пор он врезалась в мою память навсегда. Высокий, темноволосый, в очках и военной форме он казалась мне воплощением какой-то строгости и доброты. Помню, мы с родителями еще до переезда в Ленинград гуляли по по закоулкам около Арбата. Стоял предпоследний день апреля, и небо казалось уже бездонно-синим и звенящим от своей высоты и яркого света. Ветер иногда шевелил уже покрытые зеленым пухом деревья и зацветавшую белую сирень, словно напоминая о приближении лета. Я не помню, куда и зачем мы точно шли, но помню, что мне было очень хорошо от вида проносящиеся пролеток и редких автомобилей, от легкого баса отца и моих просьб купить мне мороженое эскимо.