Мы переглянулись и засмеялись. Затем пошли к выходу из сада, строя на ходу веселые планы, как лучше урезонить обнаглевшую Ленку. Договорились до того, что если начнется война, Ленка наверняка станет шпионом немецких фашистов, а мы ее разоблачим. Это было глупо, но зато как весело!
Настя
Приближение Первомая у меня всегда ассоциировалось с открытой, на которой были нарисованы ветка белой сирени, голубое небо и цифра «1». Она запомнилась мне своим удивительно весенним видом: это словно было то волшебное, что мы всегда ждали от весны. В тот год эту открытку продавали почти во всех киосках, и ога резко отличалась от других почтовых карточек с людьми. Мама купила несколько таких открыток и вечерами подписывали их нашим родственникам на Дальнем Востоке. А я, не выдержав, стящила себе одну такую открытку — слишком уж красивой и заманчивой она мне казалась.
Накануне Первоя в «Правде» появилась статья Сталина, где он жестко отзывался о растущей бесконтрольности технократического аппарата. Критикуя дерзкие выходки отдельных директоров заводов, Сталин говорил, что это серьзеные тенденции. «Хозяйственный аппарат, — говорилось в статье, — почувствовал себя бесконтрольным потому, что ему нет равнозначного партийного контроля. Партийный аппарат должен контролировать все аппараты страны, в том числе и народнохозяйственный, и прежде всего аппарат промышленный, располагающий наиболее самостоятельными, образованными и чванливыми кадрами. Принцип демократического централизма нельзя нарушать, даже если центр не прав».
Нам задали читать эту статью на политинформации. Мы не все поняли в ней, однако, читая ее, я вдруг вспомнила рассуждения отца о партийной демократии. Получается, контроль должен быть везде, даже если центр не прав? Не знаю почему, но мне показалось, что это неправильно. Ведь руководство — такие же люди как и мы, тоже могут ошибаться! Что же будет в результате этой ошибки дальше? Получается, что партия везде, все контролирует, учитывается только ее мнение. Но вдруг случится так что оно неправильное? А как повернется жизнь из-за ошибки партии? Я вспомнила, как родители зимой обсуждали съезд. Отец тогда задумался о системе и Сталине. И задумался, мне кажется, правильно, мало ли как повернется эта самая система.
Гроза разразилась в последнюю апрельскую пятницу. До сих пор помню, как мы сумрачно сидели за партами. Совсем скоро начнется собрание по исключению Мишки из пионеров! Я вздохнула. Мишку будут исключать. Сидя рядом со мной, он был очень бледным. Я положила руку ему на плечо. Неужели скоро все будет кончено и я потеряю хорошего друга? Его исключат из пионеров, из школы… И куда же дальше с такой репутацией, когда мать — шпионка?
— Насть, — тихо начал Мишка. — Я не могу так сказать, что осуждаю. Все же мать. Но не забывай меня.
— И ты меня не забывай, — проговорила я уверенно. — Но, может, еще не все потеряно? Вдруг кто заступится?
— Кто? — вскинул брови Мишка. Он, казалось, был удивлен. — Ну кто?
— Не знаю, — я пожала плечами. — Может, директор или кто еще.
— Вряд ли, — махнул Иванов рукой. — Зачем директору лишние проблемы?
— Не могу понять — почему тебя должны исключать? Ты же не шпион! Думаю, я не единственная, кто это поймет.
— Возможно, — тихо проговорил Мишка. — Ты хороший друг. Вы с Леной.
— Спасибо, — все же в Мишке Иванове было что-то трогательное и я немного понимала Лену.
Ире говорить легко, нежный он или не нежный — она же не была в его ситуации и вряд ли окажется в ней. Кто знает, как дальше сложится Мишкина судьба? В ВУЗ ему путь закрыт, везде будут говорить: «Сын шпионки», «Сын шпионки»… Никому не пожелала бы такой ужасной жизни — ему ведь терпеть все это! Но в то же время решительность Мишки вызывала уважение — человек все же важнее ВУЗа, каким бы ни был, и Мишка это понимал. Неужели никто кроме нас с Леной этого не понимает? Я не могла видеть, что обычно гордый Мишка теперь ходил бледный и закрытый, всегда молчал, словно это не Мишка, а его двойник! Ну почему, почему все так сложилось? Я была уверена, что его мать невиновна, а тут вот как вышло…
Я положила ему руку на плечо. Кажется, Мишке стало чуть полегче, судя по легкой улыбке. Хоть немного, но легче! Отлично.
Скоро все собрались и собрание началось. Волошина и Аметистова сели за стол, накрытый темно-зеленым сукном. Для торжественности сзади стоял бюст Ленина.
— Последний шанс, Иванов, — звонко начала Волошина. Сейчас она казалась мне очень жесткой и холодной. — Осудишь ли ты взгляды своей матери, как честный человек и настоящий пионер?
— Нет… — тихо, но уверенно отозвался Мишка.
— Опомнись! — бросила ему Лера. — Ты ведь понимаешь, как тогда сложится твоя жизнь!
— Понимаю, — кивнул Мишка. — Но человек все же важнее ВУЗа.
— Вот так человек! — усмехнулась Ира. — Шпионка, враг народа!
— Знаешь, не тебе об этом судить, — холодно произнес Влад, на что Аметистова уже приготовилась возразить, но Волошина ее опередила.
— Миронов, следи за словами, иногда твое поведение заставляет серьезно задуматься. Ты не изменишь своего решения, Иванов?
— Не изменю, — уверенно и четко ответил Мишка.
— Но мать это одно, а Миша — другое! — вдруг сказала Лена.
Я ожидала, что Волошина взорвется, но она улыбнулась и достала какую-то синюю папку. Я не выдержала и вытянула шею: интересно, что в ней?
— Туманова так полагает? — мягко спросила она — Туманова думает, что мы, как в буржуазных странах преследуем невиновного за родственные связи? Она сильно ошибается. — Волошина открыла папку. — Скажи, Иванов, ты обращался за помощью к секретарю Горкома Рипольскому?
— Нет… — пролепетал потерянный Мишка. Он, кажется, ожидал голосования, но что-то пошло не так. За окном уже начинался чудесный весенний вечер, и ветерок трепал ветки лип, на которых наклевывался зеленый пух.
— А в Москву к Ядову в Централтную контрольную комиссию? — прищурилась Волошина.
— Тоже нет… — выдавил из себя Мишка.
— Почему же в таком случае эти люди просят директора школы за тебя? — спросила Волошина.
Женька даже присвистнул. Волошина постучала карандашом по столу.
— Не знаю… Только отец знает… — пролепетал Мишка. — Я ему говорил…
— Иванов рассчитывал на безнаказанность. Рассчитывал на высоких покровителей. Был уверен, что комсомольская и пионерская организации школы спасует перед их именами. Но для комсомольской организации дело партии, выше любого имени, любого авторитета… — строго сказала она.
Странно… Я сомневалась, что Мишка рассчитывал на покровительство. Иначе не был бы таким взволнованным и бледным. Неужели я надеялась не напрасно и какие-то высокие люди наверху решили ему помочь? Неужели у нас с Леной есть единомышленники и Мишку не исключат? Значит, я не зря надеялась, есть шанс! Даже Москва просит за него! Это удивительно, но это…это факт! Что же теперь решит директор? Я надеялась, что он примет просьбы руководства и Мишка останется.
— Впрочем, обращение к высоким покровителям — это еще не все, — сказала Волошина. — К нам поступил сигнал от одного из честных пионеров, что Иванов ведет откровенно контрреволюционные разговоры. В частных беседах он извращает ленинское «Письмо к съезду», утверждая, что Владимир Ильич предлагал снять с поста товарища Сталина!
Лера ахнула. Маша изумленно посмотрела на Ирку, затем на меня.
Я удивленно хлопала ресницами. Как она узнала? Откуда? От кого? Что же это за пионер такой, который рассказал Волошиной? Мишка рассказывал мне, что Ленин перед смертью критиковал Сталина, но я ведь никому, никому об этом не говорила! Неужели кто-то услышал и передал Маринке? Но кто? И зачем?
— Интересная картина: мать обвинена в шпионаже, сестра сочувствовала опрозициии Одиннадцатого съезда, а сам Иванов выступает против товарища Сталина! Иванов, мы ждём объяснений! — сказала Волошина.
— Я только сказал, что Владимир Ильич писал письмо товарищам, и его зачитали на съезде! Это правда!
— Это может кто-то подтвердить? — холодно спросила Волошина.