— Я могу, — хотелось это сказать как можно увереннее. — Мы вместе шли домой в тот момент.
— Выкручивается! — вдруг раздался голос Вовки Солцева.
— А тебе что? — усмехнулась Вика. — Ты сам всегда всех сдаешь и выходишь сухим из воды! А как тебе в ответ дают так сразу пищишь. Так что от выкручивающегося слышим!
Волошина хмыкнула и кивнула.
— Хорошо. Не будем отвлекаться. От кого вы узнали это, Иванов?
— Но это же не преступление! Ильич действительно писал письмо и зачитал на съезде — что же в этом такого?
Теперь Мишке приходится выкручиваться из-за некоего «честного пионера», он ведь не может сказать, что все знает от отца! Кто же оказался этим «честным пионером»? Кто побежал бы все рассказывать Маринке, зная, что Мишку точно исключат за такое? Этот человек наверно радовался сейчас, получил покровительство Волошиной. Но кто же это, кому понадобилось это самое покровительство? И кого она считала бы.честным? Под все это подходил один человек — Солнцев! Сейчас он выглядел несколько довольным. Но почему? Зачем ему понадобилось выдавать Маринке Мишку? Неужели ради покровительства и похвалы? И он же знал, что Иванову в таком случае грозит исключение — зачем же так? Что плохого Мишка ему сделал? Или это не Вовка? Но кто же еще? Ну не Алекс же с Ирой, ну точно!
Вовка, помнится, сдал Волошиной Юлю, которая писала стихи в стенгазету, была целая разборка из-за слова «Бог», но нас всех спас Алекс! Неужели это повторяется?
Неожиданно распахнулась дверь и вошел сам директор Антон Юрьевич, а сопровождении какого-то человека.
— Сидите, — бросил он. — Итак, мы сейчас мы ограничимся временным исключением Михаила Иванова из пионеров, но в школе он останется. Пока что.
— Но, но… Антон Юрьевич, — залепетала Волошина, но на нее уже никто не обращал особого внимания.
— У Иванова есть шанс подумать о своем поведении, изменить его, — кивнул Антон Юрьевич.
Он всегда был упакован в безупречный темно-синий костюм «бостон», который вкупе с блеском очком придавал ему строгий вид. Я знала о нем, что прежде, в революцию, он уже был большевиком и дружил чуть ли не с самим Иоффе. Во всяком случае его авторитет как «старого большевика» был всегда высок.
— Ура! — радостно воскликнула Лена. — Остаешься в школе!
— Отлично! — подхватила я. — Я верила! Я верила!
Неужели я угадала? Неужели у меня есть единомышленники среди взрослых и Мишку оставят в школе? Жаль, что его исключат из пионеров, но ведь это временно, временно, а не навсегда! Плюс к тому же он останется с нами, в школе! Вовка помрачнел, но ничего, пусть мрачнеет дальше. Ничего у Солнцева не вышло!
Хотя Солнцев ли это? Но кому еще так понадобилось бы покровительство Волошиной? Ну не Соньке же Петренко — доброй душе и тихоне из тихонь? Я не знала. Но какая теперь разница, ведь Мишка в классе! Но все же хотелось понять, кто же этот «честный», из-за кого пришлось так оправдываться.
Я только сейчас обратила внимание, что рядом с наши директором стоял невысокий суховатый человек в сером косюме. Он казался забавным из-за короткой рыжей шевелюры и множества веснушек у носа, однако я заметила, что при одном его виде Волошина сразу напряглась. Интересно, что же это за человек такой? Ввел Волошину в такое напряжение! Мне казадось, будто она смотрит на него с почтением и подобострастием.
— Всем молчать! — неожиданно прикрикнула Волошина. Что еще ей надо?
— Хорошо, Иванов, на этот раз школа и пионерская организация проявили к тебе милость. Но учти, что ты, хоть и временно, исключаешься из пионеров! Запомни это и постарайся исправиться. Исключение Иванова, — рубила Маринка фразами, должно доказать, что мы будем беспощадны к врагам и никто не сможет уйти от ответа! Дело партии для нас выше любого имени, любого авторитета… А для партии выше всего народ и его благополучие, мы, школа, осознаём это и должны быть беспощадны к любым контрреволюционным разговорам и врагам.
Я вздохнула. Хотя я была рада, что Мишка остался с нами, нечто изменилось навсегда. Мы знали, что кто-то из нас доносит на других и надо быть осторожным с каждым сказанным словом. Вовец? А, может вовсе не Вовец. Соня Петренко? Не может быть. Хотя кто ее знает? Кто знает, что на душе у Леры, Вики, Марины… Да и у Иры тоже… Вон как она призывает быть беспощадной к врагам! А ведь кто-то, наверное, также думает обо мне…
— Марина, Ира, идёмте, — мягко улыбнулся рыжий Волошиной и Аметистовой. Интересно, что у него с ними за дела?
— Сейчас, Альберт Николаевич, — бодро отеликнулась Волошина.
— Не спешите. Я пока покурю у входа… — улыбнулся странный человек.
Мне казалось, что от него исходит странная смесь мягкости и власти. «Надо будет узнать у Иры, кто он такой», — подумала я.
Алексей
Наивные дети, мы полагали, что Мишку спасло заступничество друзей его отца в Москве. Мы ошибались. На самом деле Мишку спас следователь ОГПУ Никольский: тот самый рыжий человек, вызвавший улыбку у нашего класса. Исключение Иванова из школы не входило в его планы: Никольский решил оставить Мишку в качестве приманки. Отныне любой, защищавший Мишку, попадал на карандаш к Никольскому. Это придавало делу Екатерины Ивановой объемность, вовлекая в него все новых и новых людей. Отец Мишки в самом деле позвонил в Горком своему старому приятелю Рипольскому, а тот в ЦКК Ядову. Значит, оба они попали в поле зрения Никольского, а за ним и самого всесильного Молчанова: теперь на них появился серьезный компромат, и он мог докладывать Ягоде, что дело по Ленинградской парторганизации движется вперед. А поскольку Рипольского рекомендовал на работу в Горком сам Аметистов, в его биографии тоже появлялась неприятная заноза.
К концу мая пришло известие, что наш пионерский отряд отправляется на полтора месяца в лагерь. Было решено разбить палатки в области — где-нибудь на берегах красивого озера или реки. Ребята сразу определили, что сначала надо послать разведчиков — подобрать место для будущего лагеря. После недолгих споров, решили, что такими разведчиками будем мы с Владом. Незнам горевал, потому как очень хотел поехать со мной, но ребята были непреклонны — только мы с Владом. Мы сразу же решили, что в районе пятнадцатого июня приступим к делу, а через несколько дней дадим Ирке телеграмму, куда именно следует приезжать.
Пережидая проливные дожди в начале июня, я не мог дождаться дня, когда наконец начнется наше путешествие. Собираться начал буквально за два дня: осторожно упаковывать взятую на прокат палатку, котелок, приспособления для жарки и варки пищи на костре. Мама все пыталась дать мне побольше всякой еды, и я никак не мог объяснить ей, что еды нам надо как раз поменьше: лучше, пусть даст денег, чтобы мы закупились продуктами поближе к месту. Ситуация была тем более противная, что у меня вскочил гнойный фурункул, и мама все говорила, что с болезнью не надо ехать. Кое-как проткнул его сам цыганской иголкой, сделав вид, будто он лопнул.
Утром в день отъезда я проснулся поздно. Спешить было некуда: к Владу я мог приехать в любой момент, так что не спеша позавтракал дома. Мамы же не было, но она оставила мне записку, чтобв я не забыл проверить перед отъездом воду. Затем, прихватив рюкзак, поехал на Финляндский вокзал. Небо совсем затянуло тучами, но на душе было удивительно хорошо от начинающегося большого путешествия. Гришковы арендовали дачу под Сестрорецком, и я поскорее сел в пригородный поезд на север.
Сначала поезд шел через центр. За ними пошли заводы, а от станции Удельная начались мелкие домики. Здесь кругом росли садовые ромашки, ирисы и желтые цветы, напоминавшие подсолнухи, с претенциозным названием «рудбекия». Цветы, впрочем, были очень красивые. Глядя на мелькавший за окном пригород, я не мог понять, зачем Мишка все время «лезет в бутылку». Ну что ему, правда, стоит сказать, что осуждает деятельность матери? Ведь не просто так ее обвинили, да в чем — шпионаже! Вот сидят два веселых рыбака с удочкой — никто их в шпионаже не обвиняет, как и вот эту веселую торговку пирожками. Мать передавала какие-то наши секреты врагам, а Мишка правда в дурачка играется — делает вид, что мол ничего и не было.