Лицо здоровяка помрачнело, но тут же засияло вновь: — Ладно. В темноте это еще сильнее возбуждает.
Страль никогда не мечтал быть Боевым Вождем Сенана. Было легче питать себя амбициями, которые казались совершенно несбыточными. Простыми и безобидными мыслями тешить самолюбие, как было принято среди воинов, негодовавших на Оноса Т’оолана. Будучи всего лишь одним из массы высокопоставленных, влиятельных офицеров, он наслаждался даруемыми званием силой и привилегиями. Особенно гордился он возможностью собирать войско обид, бесконечно ценное сокровище — ведь даже самые дерзкие высказывания ничего нему не стоили. Он был воином, пыжащимся от гордыни за щитом презрения. Когда щиты смыкались, их стена казалась непробиваемой.
Но теперь он оказался один. Войско обид исчезло, а он даже не заметил сотни рук, растащивших его сокровища. Единственное сокровище вождя — слово. Ложь лишает золото блеска. Правда — вот самый редкий и драгоценный металл.
Было одно, единственное ослепительное мгновение, когда он встал перед племенем, высоко вздымая выкованную холодными руками истину. Он провозгласил ее своей, а сородичи встретили его взор и ответили согласием. Но даже тогда во рту он ощутил привкус пепла. Неужели он — лишь голос мертвецов? Павших воинов, достигших величия, о котором Страль может лишь мечтать? Он может высказать их стремления, но не может думать за них. Поэтому и они не помогут ему, ни сейчас, ни потом. Ему остался лишь собственный смущенный рассудок, а этого недостаточно.
Воинам не потребовалось много времени, чтобы всё понять. Да и куда он может их вести? Оседлые народы позади жаждут их крови. Впереди лишь безжизненное запустение. И Сенан сбежал с поля битвы, оставив союзников умирать. Смелый жест — но никто ведь не желает принимать ответственность за такое. Не он ли ими командовал? Не он ли отдал приказ о бегстве?
Тут не поспоришь. Ему не защититься от истины. «Это мое дело. Мое преступление. Другие умерли и передали всё мне, потому что были на том месте, где сейчас встал я. Их смелость была чище. Они вели. Я могу лишь следовать. Будь иначе, я стал бы им ровней».
Он присел, отвернувшись от немногих оставшихся походных костров, что беспорядочно растянулись за спиной. Далекие звезды сверкали на нефритового оттенка небе. Когти казались намного более близкими — они словно готовы разодрать небеса, истерзать землю. Не бывает знамения более ясного. Смерть идет. Конец эпохи, конец Белолицых Баргастов, их богов, получивших свободу лишь ради того, чтобы быть брошенными, ожившими лишь ради гибели. «Что же, ублюдки, теперь вы знаете, каково нам».
У них почти нет пищи. Кудесники и ведьмы истощили силы, добывая воду из сухой почвы. Скоро усилия будут убивать одного за одним. Отступление уже забрало жизни старых и слабых сенанов. «Мы идем на восток. Почему? Там нет никакого врага. Мы нашли не ту войну, которую искали, мы не сумели обрести славы.
Где бы ни шла настоящая битва, Белые Лица должны туда попасть. Поставить судьбу на колени. Этого хотел Хамбралл Тавр. Этого хотел Онос Т’оолан. Но великого союза уже нет. Остался лишь Сенан. Скоро и он падет. Плоть в дерево, дерево в пыль. Кость в камень, камень в пыль. Баргасты станут пустыней — лишь тогда мы отыщем, наконец, землю для проживания. Наверное, эти Пустоши. Здесь ветер будет каждое утро шевелить нас».
Он знал: вскоре его должны зарубить. Иногда от вины избавляются ударом клинка. Он не станет сопротивляться. Разумеется, когда последний сенан зашатается и упадет, он на последнем дыхании проклянет имя Страля. «Страль, укравший нашу славу». Ну, какая там слава. Марел Эб был дураком, Страль одним движением плеч готов стряхнуть большую часть вины за его фиаско. «Но мы могли бы умереть с оружием в руках. Это могло что-то значить. Так сплевывают, очищая рот. Может, следующий глоток унижения показался бы вполне сносным. Может. Всего один поступок…»
Значит, на восток. Каждый шаг короче предыдущего.
Самоубийство. Что за мерзкое слово. Кто-то может на такое решиться. Но когда дело заходит о целом народе… всё иначе. Иначе? «Я буду вас вести, пока не поведет некто другой. Я ни о чем не буду просить. Мы идем к смерти. Но ведь… мы всегда к ней идем». Эта мысль его утешила. Он улыбался в зловещей темноте. Чувству вины не устоять перед тщетностью.
«Жизнь — пустыня, но, дорогие друзья, между моих ног отыщется сладчайший оазис. Став мертвой, я могу говорить так без малейшей примеси иронии. Если бы вы были на моем месте, поняли бы».
— На вашем накрашенном личике необычное выражение. О чем думаете, капитан?