— Да и нет. Чтобы бросить верно, охотник должен нацелиться туда, где антилопа окажется через миг. — Он посмотрел на нее. — Ты намекаешь, что копья зеленого огня — дротики, а мы антилопы?
— Что, если антилопа мечется и увертывается?
— Хороший охотник не промахнется.
Боевой отряд снова пересек гребень лощины; с ними были конный овл и пара псов.
Кафал произнес: — Я пойду искать Столмена. Он захочет поговорить с тобой, Сеток. — Он помешкал. — Может быть, боевой вождь Гадра получит более ясные ответы. Лично мне не удалось.
— Волки говорят ясно, — ответила она, — когда заходит речь о войне. Все остальное их смущает.
— Итак, ты действительно служишь Господину и Госпоже Звериного Трона. Как жрица.
Она пожала плечами.
— Кто, — снова спросил Кафал, — враг?
Сеток бросила ему взгляд: — Враг, Великий Ведун, это мир. — И улыбнулась.
Спиногрызы оттащили Висто на десяток шагов от дороги, но что-то подсказало им: сморщенное тощее тело мертвого мальчика лучше не есть. На заре Баделле и еще несколько детей встали около спавшейся штуки с разорванным животом, что некогда звали Висто.
Все ждали, пока Баделле отыщет слова.
Рутт подошел последним, потому что проверял Хельд, перепеленывал ее. Баделле уже была готова. — Слушайте же меня, — начала она, — на умирках Висто. — Она сдула мошек с губ и оглядела россыпь лиц. Есть одно выражение лица, которое она хочет вспомнить, но не может. Даже вспоминать его трудно, почти невозможно. Оно потеряно навсегда, если говорить прямо. Но она жаждет его, она его узнает — если увидит. Выражение… какое это… что это? Помедлив еще немного, она сказала:
Они ждали, как всегда, ведь никто не знал, когда именно закончится стих. Когда стало очевидным, что она больше не будет говорить, все поглядели на Висто. Яйца Наездников Сатра прилипли к его губам, как будто мальчик перед смертью ел кекс. Взрослые черви прогрызли дорогу из желудка и никто не знал, куда они делись, может, в почву — по ночам они так и делают.
Возможно, некоторые спиногрызы дали волю алчным челюстям, и это хорошо, ведь теперь нападающих на ребристую змею будет меньше. Хорошо бы они плелись неподалеку, всё слабея, а потом упали и больше не причиняли вреда. Стали добычей кружащихся наверху ворон и грифов. Животные показывают, как нужно терпеть и верить, не так ли?
Она подняла голову и, словно это было знаком, все побрели на дорогу, на которой еще способные стоять готовились к дневному переходу.
Рутт сказал: — Я любил Висто.
— Мы все любили Висто.
— А не нужно было.
— Да.
— Потому что теперь еще хуже.
— Наездники Сатра любили его сильнее нас.
Рутт подвинул Хельд на сгибе левой руки. — Я тоскую по Висто как безумный.
Брайдерал, которая появилась в голове змеи всего два дня назад — то ли выбралась из тела, то ли откуда еще — подошла к ним, словно желая принять участие… в чем-то. В чем-то, что объединяет Рутта, Хельд и Баделле. Но что бы их ни объединяло, места для Брайдерал не было. Умирки Висто не оставили дыры. Пространство просто сузилось.
К тому же что-то в этой высокой костистой девочке тревожило Баделле. Ее лицо слишком бледное под таким-то солнцем. Она напомнила ей белую кость. Как их называют? Квизиторы? Казниторы? Да, Казниторы, те, что были выше всех и со своей высоты всё видели и всеми командовали. Когда они говорили: «Голодайте и умирайте», все так и делали.
Узнай они про Чел Манагел, пришли бы в ярость. Могли бы преследовать, пока не найдут голову, Рутта и Баделле, и устроить казнь — одно движение руками, и шеи ломаются.
— Нас могли бы… заказнить до смерти.
— Баделле?
Она оглянулась на Рутта, сдувая мух с губ, а потом — игнорируя Брайдерал, как будто ее вообще нет — пошла к ребристой змее.
Тракт тянулся на запад, прямой как вызов природе. На дальнем краю безжизненной равнины горизонт блестел, словно усыпанный битым стеклом. Она услышала за спиной неловкие шаги Рутта и чуть посторонилась, чтобы он прошел во главу колонны. Она могла бы идти рядом, но не хочет. У Рутта есть Хельд. Этого достаточно для Рутта.