– Могу я попросить вас об одолжении? – как-то спросил он. – Мне бы хотелось написать вас, такой, как сейчас. Я никогда не рисовал женщину в положении.
Послушная и безразличная, она позировала ему полулежа, едва не засыпая во время сеансов.
– У вас тело, как у богини плодородия. Оно прекрасно. Не качайте головой! Когда-нибудь вы поймете. У вас будут желанные дети, вы будете гордиться ими. Сейчас вы так не думаете, но так будет.
Он рассказывал истории, смешил ее, рассуждал вслух, ему как-будто было все равно, слушает она его или нет, а ей и в самом деле было все равно, слышит она его или нет. И вот сейчас обрывки рассказов всплывали в голове.
– … странная история у нашего маленького кровавого острова. У всех островов. Одно время было принято штрафовать плантаторов, у которых рождался ребенок-мулат. Штраф, кажется, составлял тысячу фунтов сахара. А женщина и ребенок отбирались у него и отдавались в рабство монахам. Это было, когда островом владели французы. Вы, конечно, знаете, что на островах всегда не хватало белых женщин. В восемнадцатом веке их даже отправляли целыми кораблями из Парижа. Жалкое отребье, собранное Бог знает откуда. Единственное, что требовалось, чтобы лица у них не были обезображены оспой, а сами они были достаточно молоды, чтобы рожать детей. А после этого говорят об аристократии острова! Затем пришло время, когда примесь темной крови считалась модной. Взять Александра Дюма. Говорят, что императрица Жозефина тоже, но я не уверен…
Ти попыталась поудобнее устроить голову на подушке. Она слишком много думает. Два Клайда: один нежный, все понимающий, – и тот, другой. Два Дедушки: великодушный и любящий – и другой, способный на убийство. Ради нее. Он убил ради нее. Все эти жуткие мысли пронеслись в ее голове за несколько минут; все произошло из-за птицы в клетке и сонного полдня и… и из-за глупой, невежественной девчонки, которая даже не могла разобраться в своих собственных чувствах!
Ледяными руками она закрыла пылающее лицо. В кухне пробили часы, звук донесся слабо, словно издалека, и она поняла, что засыпает. О этот спасительный сон! Если бы только ночи могли быть вдвое длиннее, а дней не было вообще.
Некоторые не могут спать, когда их что-то постоянно тревожит, но Ти могла, и возможно, именно это и спасало ее.
Когда невыносимая боль осталась позади, она услышала приглушенные голоса на кухне. Разговор стал громче:
– … крепкий мальчик. Может сойти за сирийца или грека, – это говорила Марсель.
Потом вступила Агнес. А сейчас говорит Анатоль:
– Заверните его и отдайте няне. А через пару дней мы сможем перевезти ее в Париж, там будет видно.
Голоса слились. Сейчас все трое говорили одновременно, несколько возбужденно. Подняв голову, Ти увидела через приоткрытую дверь длинные тени, двигающиеся по кухонной стене.
– Послушайте, – сказал Анатоль, – что тут обсуждать, мы все подготовили заранее. Она не должна его видеть! Это гуманно и разумно, в таких случаях именно так и поступают. Она не может его оставить, так к чему все это начинать? Унесите его, Агнес. Прямо сейчас.
– Может, мне следует? – пробормотала Ти. – Может, я должна?
– Следует что, моя дорогая? – Марсель вошла и встала у ее постели.
– Посмотреть на…
– Нет, – твердо ответила Марсель, ее губы словно захлопнулись, вытолкнув это слово. – Нет.
Раздался плач младенца. Этот звук надломил что-то внутри Ти. Вот он, после стольких месяцев, непрошенный, нежеланный, плачущий…
– Я хочу его видеть, – прошептала она.
– Я сказала, нет. Из этого не выйдет ничего хорошего. Лежи и отдыхай, будь хорошей девочкой – предоставь все нам.
В усталом мозгу Ти смешались угрызения совести, чувство вины и облегчения. Тем не менее она возразила:
– Разве со стороны матери не чудовищно… – и остановилась на слове «мать», таком нелепом, невозможном по отношению к ней.
– Чудовищно! – возмутилась Марсель. – Что девочка, ребенок, как ты, попала в подобную ситуацию, вот это чудовищно! Послушай, Тереза, с этого момента ты должна думать о себе. На первом месте всегда стоит инстинкт самосохранения, никогда этого не забывай.
– Слушайте ее, она права, – подошла и наклонилась над кроватью Агнес. – Вам лучше не смотреть на ребенка. У него свой путь, у вас – свой. Вы не сможете идти вместе по одной дороге. Не в этом мире. А сейчас дайте мне причесать вам волосы.
Желтые ленты, розовые, тафта и бархат; Мори Блю, сквозь окно отбрасывающая на зеркало синие тени; Агнес, завязывающая бант…
– Не плачьте, Ти. Вы достаточно наплакались. Вам нужно набираться сил.
– Не терзай себя, перестань волноваться, – убеждала Марсель. – Разве я не говорила, что Анатоль обо всем позаботиться? Тебе не о чем волноваться. Анатоль сделал все распоряжения, денег достаточно, а ребенка возьмет Агнес. Расскажи ей, Агнес.
– Ну, вы же знаете, вы знаете, что я всегда больше всего хотела. И теперь я могу это получить, – две теплые ладони сжали ладони Ти.
– Это лучший выход из создавшегося положения, не так ли? – бодро проговорила Марсель. – Агнес будет выдавать его за своего ребенка. Они, наверное, будут жить в Марселе. В этом городе множество самых разных людей, они приезжают и уезжают, и Агнес не будет бросаться там в глаза. Согласись, что это хорошая мысль.
– Хорошая мысль, – повторила Ти. Значит, она даже лишена возможности думать и принимать решения. Так лучше. Она не способна ясно мыслить и еще долго-долго не сможет.
– У тебя потрескались губы. Попей воды. Вот так, – быстро сказала Марсель, – все закончилось. Все закончилось, Тереза.
Ти взглянула в волевое, встревоженное лицо. Такие лица принадлежат людям, принимающим решения, знающим, как жить.
– А куда я теперь денусь? – тихо спросила она. – Что я буду делать?
– Ты хочешь вернуться домой?
Домой к Дедушке, где между ними всегда будет стоять то, что произошло. Домой к Джулии. Домой к Морн Блю. На острове нет места, откуда не была бы видна Морн Блю. Разве что смотреть в открытое море.
– Нет. Я не вернусь. Я никогда туда не вернусь.
– Никогда – это очень долго. Но это понятно. Что ж, ты останешься с нами. Анатоль что-нибудь придумает, – с гордостью сказала Марсель. – Он всегда знает, что делать.
В комнате на верхнем этаже я доме Анатоля был балкон, там стояли три горшка герани. Оттуда можно было наблюдать, как просыпается город, о котором столько рассказывал Дедушка, город цветов и удовольствий. Однако для нее он не таил искушения.
Ти поежилась, хотя была уже поздняя весна и солнце припекало. Она потрогала свою талию, которая снова стала тонкой.
– Это потому что ты молодая, – подбадривала ее Марсель. – Мышцы сокращаются, как резиновые.
Ти опять подумала, мне следовало хотя бы посмотреть – она никак не могла произнести «он», «на него». В то же время она знала, что если бы «это» принесли ей, она не решилась бы взглянуть – так она была напугана. Так или иначе, она поступила правильно. Куда бы ты отправилась с ним? Что бы ты с ним делала, – снова и снова говорили ей Марсель и Анатоль.
– Когда ты займешься гардеробом девушки? – поинтересовался Анатоль в один из дней.
– Когда она будет готова. Я уже не раз предлагала тебе, Тереза, не так ли? Я хочу научить тебя одеваться, чтобы ты не выглядела провинциалкой, когда будешь выходить.
– Куда я буду ходить? Мне некуда.
– Некуда, за исключением вечного города Парижа. Или ты думаешь, что он придет на твой балкон?
Ти уже начала привыкать к острому языку Марсель и даже смогла слегка улыбнуться.
– Ты знаешь, что становишься очень-очень хорошенькой, когда улыбаешься? Знаешь? – настаивал Анатоль.
– Я не хорошенькая.
– Кто тебе сказал?
– Никто. Я просто всегда это знала.
– Неправильно знала.
– Я неуклюжая, слишком серьезная, слишком застенчивая. Я…
– Неуклюжая? У тебя необыкновенная грация! Но ты и вправду чересчур серьезная и застенчивая.