Не подчинился ей только Димка со своей командой «быстроногих». Но Марина ни в чем не уступала ему ни тогда, ни теперь.
Уже по одному этому надо победить сейчас волнение. Скоро его самолет приземлится на аэродроме, и Матросов, чего доброго, пожалует сюда, чтобы насладиться ее растерянностью.
В прошлый раз, на защите кандидатской диссертации, она едва справилась с собой, когда увидела за столом ученого совета министра. У него был высокий лоб и зачесанные назад волосы.
После защиты министр подошел к ней. Марина уже не волновалась, но тут просто смутилась. Стояла, молчала.
Еще подумала, что на нем удивительно маленькие сапоги, и, совсем растерявшись, спросила:
«Как вы находите, товарищ министр… сегодняшнюю погоду?»
Ничего глупее нельзя было придумать!
Она решила поправиться, чтобы выйти как-нибудь из этого ужасного положения:
«Я хотела спросить… Вы, кажется, впервые в нашем институте?» — и, окончательно смутившись, пролепетала: «Как вы нашли мою диссертацию?»
Тогда министр сказал тихим, неторопливым, несколько глуховатым голосом:
«Нахожу скверной».
Сердце у Марины упало.
«Я никак не могу дождаться, — продолжал министр, — когда начнется настоящее лето. Не выберешь времени рыбу поудить».
«Как, вы бываете на рыбалке?»
«Первый раз я был, когда рыли котлованы для фундамента. — Министр помолчал. — Потом… потом, кажется, я был еще три-четыре раза, знакомился с лабораториями и работами».
«Ах да!» — прошептала Марина.
Они тогда стояли вот в этом же коридоре. И никто к ним не подходил, думая, наверно, что у них серьезный разговор.
«Диссертация ваша мне понравилась. Поэтому-то я и решил с вами поговорить».
На этот раз Марине удалось смолчать.
«На рыбалке я бываю два раза в лето, когда решается дифференциальное уравнение с тремя переменными: погодой, свободным временем и настроением».
Потом министр сказал: «Так», как бы поставив точку, и замолчал.
Больше она ни о чем спрашивать его не решилась. Она поняла наконец, что министр методично ответил на все ее вопросы, причем именно в том порядке, в каком они были заданы. Она робко подняла глаза и вдруг увидела, что у серьезного, всегда непроницаемого, как ей казалось, министра глаза ласково смеялись. И Марина почувствовала себя сразу по-другому. Теперь она могла уже внимательно и спокойно выслушать все, что он скажет ей.
«Вы посвятите свою дальнейшую работу, — говорил он ей, — во-первых, вопросу сверхпроводимости, который затронули сегодня лишь вскользь; во-вторых, связи этого явления с проблемой концентрации энергии. Это нужная проблема, которой у нас мало занимаются. Свяжитесь по этому вопросу с майором Блиц… простите, с майором Молнией. Иван Петрович недавно перевел свою фамилию на русский язык. Для поставленных им артиллерийских задач требуются огромные сосредоточения энергии. Но эта работа имеет и более широкое значение. Когда-то я был свидетелем демонстрации одного очень эффектного опыта… Давно это было… Я собственными глазами видел осуществленный сгусток энергии. Советская наука должна решить этот вопрос. Так, — снова поставил точку министр. — Задачу эту я выдвигал перед многими профессорами, но эти, с позволения сказать, ученые разводили руками…» — По лицу министра скользнула лукавая усмешка.
«Да… Но, товарищ министр, смогу ли я?»
«Для связи с Молнией я дам вам направление в его секретную лабораторию. Но перед вами стоят пока чисто научные задачи. Для них потребуется революционное миросозерцание и восприимчивый ум. Пусть работа эта будет вашей диссертацией».
«Но ведь я уже защитила диссертацию! И потом, смогу ли я справиться с такой задачей?»
«Я думаю…»
«Достаточна ли моя подготовка?»
«… что эта диссертация будет вашей второй, то есть магистерской».
«Как? Мне? На звание магистра?»
«На мой взгляд, чтобы справиться с такой задачей, вы найдете у себя все данные. Наконец в том, чтобы вам стать магистром, ничего удивительного я не вижу».
Раза два потом Марина приезжала к министру и стала называть его уже Василием Климентьевичем. Она рассказала о своем свидании с майором Молнией и о намеченных ею путях решения задачи.
Вот и прошли два года… Диссертация готова.
Интересно, приедет ли Василий Климентьевич? Ведь он обещал.
Марине было двадцать пять лет. Несмотря на успехи, достигнутые на научном поприще, ее, конечно, все считали молодой девушкой. Глядя на нее, можно было ощутить перемены, которые произошли в наших женщинах за сто лет. В прошлом веке ее сверстницы, выйдя замуж лет в шестнадцать, обзавелись бы уже семьями и детьми, и, достигнув зрелости, массировали бы у глаз морщинки забот, а двадцатипятилетняя «засидевшаяся» девица начала бы уже блекнуть, сохнуть и увядать.