Выпускаемыми тогда в Союзе калёными разовыми лезвиями "Нева", человек мог нормально побриться лишь один раз. После этого оно считалось, да и на самом деле было уже тупым. А бриться ещё раз или два таким лезвием, - это почти то же самое, что тереть себя по лицу наждачной бумагой.
Умываясь по утрам, Игорь чувствовал руками свою небритую физиономию. Умываться холодной водой летом было ещё неплохо. Это как-то бодрит. А холодной сибирской зимой, когда вода быстро леденит руки, и от этого холод проникает уже и в кости и в нутро, умывание ледяной водой в холодном бараке - дело не из приятных. Но умываться необходимо, чтобы не превратиться в чухана. Ногти на руках, которые невозможно полностью остричь толстыми и тупыми ножницами в цирюльне, заканчиваются серой каймой, из под которой приходится кое-как вычищать грязь своими же ногтями.
В столовой отвратительный запах. А от алюминиевых шлюмок исходит уже тошнотворный запах общей посудомойки. Горы гнилой чёрной свеклы и гнилой картошки из баланды выбрасываются зэками, и тобой в том числе, из шлюмок на середины длинных общих столов, обитых клеёнками. Ни в баланде, ни в каше нет даже и следов жира или масла, но ты должен это есть, потому что больше есть нечего. Иначе зачахнешь и сдохнешь.
Не умрёшь, а именно сдохнешь, потому что ты уже не человек. Ты - зэк. Мерзкое существо, которое хуже любого животного и для лагерной администрации и для тех вольняг, которые работают в зоне. И весь твой отвратительный внешний вид убедительным образом говорит им об этом.
И тебе всё это постоянно и ежесекундно напоминает об этом же. О том, что ты - зэк. Зэк, которого в любой момент может остановить прапорщик или какой-нибудь другой зоновский мент, полностью обшмонать тебя, выискивая что-либо "неположенное", заставив при этом, если ему это захочется, тебя разуться, и даже снять носки. А если он не найдёт ничего "неположеного", а у него просто плохое настроение, то он с лёгкостью может придраться к чему угодно. И это только лишь потому, что он есть "кто-то", а ты - всего лишь зэк, самая мерзкая скотина для таких как он.
- Да, - подумал Игорь, - я зэк. Но я всё же не раб, и уже никогда не стану им. И только лишь потому, что имею возможность свободно мыслить. У меня не рабский уровень сознания, а потому и не рабские мысли. И это моё основное человеческое достоинство.
И это благодаря лишь тому, что мне удалось познать то, что ещё неизвестно другим людям. И я просто обязан передать им всем эти знания. И если я этого не сделаю, то перестану уважать сам себя, и окажусь тогда для себя просто мерзким скотом. А тогда и жить-то мне будет зачем?
Ах, как же мне нужно вырваться на волю! Но вырвусь ли я? Или сдохну в зоне? Но ведь и подыхать-то мне уже нельзя! Если я сдохну, то через сколько тогда лет ещё появится тот, кто вновь откроет то, что уже удалось открыть мне? И тогда все эти годы люди будут вынуждены жить в этой самой страшной и отвратительной эпохе, привычно оправдывая всю её цивилизованную мерзость.
Нет, знания, несущие всем людям счастье не должны пропасть. Пусть даже эти знания и рождены в зоне. И я уже обязан их беречь и приумножать, пусть даже пока и в зоне.
Да. Я уже обязан в этом перед всеми людьми на Земле. И ответственен за это, и перед собой, и перед всеми. Хотя среди людей сейчас слишком много различного рода мерзавцев, подлецов и прочих негодяев, не прошедших ещё через горнило своей совести. И только лишь новые знания, которые я обязан буду издать книгой, помогут им очистить себя от нравственных пороков и от цивилизованной грязи.
А пока же все мы вынуждены ещё жить в этой её грязи. А я, к тому же, ещё и обязан и не оскотиниться, и выжить, и преодолеть всё, чего бы мне ещё ни предстояло преодолевать. И сейчас, и в будущем, я уже обязан "нести на себе этот крест", и обязан донести его, несмотря ни на какие трудности. А на этом пути надо мной, может быть, будут и издеваться и даже плеваться те невежды, которые не будут знать ещё того, что я делаю это и ради их блага тоже.
Чёрт побери! Проклятущая жизнь! -
СУББОТА
Этого дня Игорь и ждал, и опасался. Опасался, конечно, за Светлану. В мыслях он прокручивал различные ситуации, которые могли бы произойти в этот день, и то, как в любом случае можно было бы отвести от неё любые неприятности. В любом случае он должен был брать всю вину на себя, или умело перевести её на тех, кто явится явным или случайным соглядатаем и стукачом.
И вот этот день настал. Это была та самая суббота, когда санчасть в больничке не работает, а они со Светланой будут работать, якобы, из-за большого объёма нахлынувшей на них работы. Светлана уже заверила Игоря, что в зоне никто не может проверить объём её работы, потому что многое делается в мастерской от зубопротезного отделения в городе, где есть печь Денисова, и где у неё есть свои хорошие связи. Сашку Колоду в субботу и в воскресенье в больничку совсем не пускают по приказу Баранчина. Опасаться можно будет лишь четверых зэков, работников больнички, и незваных гостей из ментов.
Но менты из кумовского отдела бывают в субботу иногда и лишь до обеда, потому, что у них есть и свои личные дела в выходные дни. А дежурные прапорщики "нюхаются" в такие дни лишь по зэковским баракам, чтобы отмести у зэков что-либо "неположеное", и этим "нагреться" самим. Однако всегда и везде могут произойти и непредвиденные случайности. Особенно в зоне.
Утром Игорь делал всё, как и всегда, но несколько медленнее, как бы показывая этим, что сегодня он отдыхает от работы в зубопротезном кабинете, потому, что сегодня у врачей санчасти выходной. После завтрака он лёг поверх одеяла и открыл самоучитель английского, делая вид, будто читает. Но он лишь делал вид и ожидал.
Когда в палату зашёл зэк-санитар и сказал: - Там Светлана Ивановна пришла. Сказала, чтоб и ты шёл, - Игорь с недовольным вздохом поднялся с кровати, положил книгу в тумбочку и медленно пошёл за санитаром, чтобы тот открыл ему дверь для выхода из стационара.
В вестибюле Игорь услышал за собой звук закрываемой за ним на ключ двери. Он посмотрел на ригельный замок входной двери в больничку и увидел, что и эта дверь закрыта на замок. Войдя в коридор санчасти, он остановился и прислушался. Никаких звуков не было слышно, и ничего необычного в коридоре он не увидел. Линолеум пола был чистым. По-видимому шнырь вымыл его ещё вчера вечером, поэтому сегодня его появления ожидать не стоит.
Игорь постучал в дверь зубопротезного кабинета, и, услышав "войдите", открыл её.
- Здравствуйте, Светлана Ивановна, - сказал он как всегда громко, в открытую им дверь, и ещё раз посмотрел вправо и влево по коридору санчасти.
- Здравствуй, Игорь, - Светлана уже шла к нему, улыбаясь своей очаровательной улыбкой.
Игорь шагнул в кабинет, а подошедшая к нему Светлана, взяв его за кисть руки, которой он держал ручку не прикрытой ещё двери кабинета, закрыла её и обняла Игоря за шею.
- Я так соскучилась по тебе, - тихо сказала она, улыбаясь ему, и Игорь, видя эти любимые ему глаза, нежно обнял её и начал осыпать её лицо поцелуями.
- Я тоже стосковался по тебе, - говорил он при этом тихо. - Просто опасаюсь, нет ли ещё кого в санчасти. -
- Да я уже ходила в зубопротезный кабинет, когда была одна, - с удовольствием принимая его поцелуи, говорила Светлана, - и проверила все двери кабинетов. Все они закрыты. Никого быть и не должно. А когда я шла сюда от вахты, то возле клуба видела и завхоза санчасти и Могильникова. Там, по-видимому, привезли какое-то кино. Машина с будкой стояла у клуба. А здесь должны быть одни санитары. -
Она нежно чмокнула Игоря в губы и добавила: - А ещё я вкусных печеньев принесла, и какао уже сварила. Можем сейчас и попить. -