Второй "побег" был устроен со свинокомплекса зэком, который очень боялся оставаться там работать и на зиму. Он думал, что за это ему сделают на его деле "красную полосу", с которой зэков на выездные объекты не пускают. Зимой зэки мёрзли от холода и в бараках зоны, и на работе на свинюшнике, куда зэков вывозили работать и в морозы за сорок градусов. Мёрзли они и в железных фургонах, в которых они находились "в дороге" на объект и с объекта, а это занимало не менее трёх часов каждые сутки.
Везли их на объект около часа. Затем машины отцеплялись от фургонов и уезжали. А зэки продолжали сидеть в промёрзших железных фургонах до тех пор, пока солдаты разойдутся по вышкам, а офицеры и прапорщики не согреются на вахте и не попьют там горячего чайку. После этого и зэков выпускали из фургонов. Такое же время уходило и на съём зэков с этого выездного объекта.
Тот зэк-"побегушник" пролез между колючей проволокой трёх заборов почти у самой вахты, где не было высокого деревянного забора, то есть почти у самого КПП второй очереди строящегося зэками свинокомплекса. И побежал по полю не к ближайшему леску, а к отдалённому лесу, до которого было чуть ли не километр. Когда солдат с вышки начал стрелять, все выскочили из КПП и увидели невдалеке бежавшего к лесу зэка. Солдат с вышки стрелял, а зэк бежал. Уже было сделано шесть или семь выстрелов. Солдат, по-видимому, был с понятием и не хотел убивать человека. Тогда Ваня-ваня, который был в тот день дежурным офицером на свинюшнике, залез сам на вышку и после того, как солдат в очередной раз промазал, вырвал у него автомат, и со словами "смотри, как надо стрелять", быстро прицелился и выстрелил. Зэк упал. Пуля попала ему в ногу, в мякоть бедра, не задев кости.
Зэку за "побег" "намотали" на суде лишний трёшник и отправили досиживать срок уже на строгий режим. Естественно, что в деле у него теперь была красная полоса, означавшая "склонен к побегу". На выездные объекты выезжать ему уже было нельзя, хотя в любой зоне зэки и "кормятся" в основном с выездных объектов. Всё это зэки зоны узнали из разговоров прапоров, которые обсуждали это на вахте в зоне. Ну а выносили эти рассказы с вахты постоянно "нюхавшиеся" там зоновские "козлы".
ЖИЗНЬ ДИКТУЕТ СВОИ УСЛОВИЯ
Игорь проснулся минуты за две до подъёма. В теле он чувствовал какую-то лёгкость, как будто он хорошо отдохнул после тяжёлой работы. И в голове его чувствовалась какая-то свежесть, как будто с его души свалился тяжёлый камень. Такое бывало у него часто на воле, а в зоне - впервые. И вдруг он понял, что он отдохнул так хорошо лишь потому, что весь предыдущий день ему не надо было притворяться, не надо было "надевать" на лицо маску безразличия, как до этого все предыдущие дни работы с любимой Светкой. У него вчера душа не была напряжена в постоянном контроле над тем, что в какой-либо непредвиденной ситуации он должен несмотря ни на что оградить свою Светку от любых неприятностей, мгновенно сориентировавшись, и приняв удар на себя.
В его сознании возникли прекрасные глаза его любимой, смотрящие на него, и он понял, что уже сильно стосковался по ней. Но скоро он вновь увидит её, ощутит её в своих объятиях, ощутит своими губами теплоту и нежность её губ.
За завтраком в столовой он подумал о том, что раз тубиков "на химию" не выпускают, то вскоре ему придётся просить Михалыча о том, чтобы он вновь занарядил его на ЖБК, хотя бы как и прежде, когда он числился там на нижнем полигоне кладовщиком, а выполнял все работы как художник по оформлению своего отряда. Так было тогда, когда Михалыч, став начальником отряда, списал его к себе в пятый отряд.
На следующий день, после списания Игоря к себе в отряд, Михалыч на выездном объекте завёл его в помещение, которое находилось в цехе, стоящем напротив нижнего полигона. Это была узкая комната, находящаяся как бы на втором этаже, с одним окном, выходящим на нижний полигон. В бригаду, работавшую на нижнем полигоне, и был списан Игорь. А нижний полигон представлял собой четыре длинных пропарочных камеры, расположенных впритык торцами друг к другу на открытом воздухе и протянувшиеся поперёк всего выездного объекта почти по его середине. В этих пропарочных камерах делали бетонные сваи, электростолбы, столбики для бетонных заборов, небольшие фундаментные блоки и дорожные плиты разных размеров.
С одной стороны вдоль всех пропарочных камер ходил по рельсам башенный кран, а между ним и дорогой были складированы готовые бетонные изделия, вынутые краном из пропарочных камер. Эти изделия затем грузились этим же башенным краном на автомобили, подъезжавшие по дороге, которая заканчивалась площадкой для их разворота, чтобы они могли ехать назад с грузом. Эта дорога и была прямо под окнами той комнаты, куда Игорь был как бы поселен Михалычем. И теперь эта комната стала уже как бы личным "кильдымом" Игоря.
За неделю Игорь сделал из этой комнаты неплохую художественную мастерскую. Сделал из распиленной плиты ДСП длинный и широкий чуть наклонный рабочий стол, установленный впритык к левой от окна стене, и протянувшийся чуть ли не до входной металлической двери. Сделал несколько настенных полок и вешалку для одежды. У окна он поставил старый однотумбовый письменный стол, который был уже ранее в этой комнате со старым стулом и табуретом. Несколько позже Игорь сделает там и топчан у противоположной стены.
Вскоре Игорь привёз на объект резаки и всё необходимое для того, чтобы резать гравюры по дереву. До этого всё это приходилось "курковать" (прятать) в разных местах в зоне. Всё это было "неположено" иметь зэку. Это мог отнять любой мент либо "просто так", либо, если мент злой в это время, то он может "пристрогать" зэку нарушение с лишением чего-либо (свиданки, посылки, магазина). Игорь начал с вырезания всех необходимых в отряде табличек на двери, типа "Начальник отряда", "Каптёрка", "Сушилка" и прочее. Как-то Михалыч зашёл к Игорю со старшим прапорщиком этого выездного объекта. Звали его Володя Михайлов. Зэки и прапора уважали его за честность и справедливость. Он мог отмести у зэка что-либо действительно "неположеное", или то, чего было уже "сверх меры". Но если у зэка находил немного чая или немного продуктов питания "с воли", то никогда этого не "отметал". Считалось, что для Володи Михайлова не было на объекте ни одного зэковского "кильдыма", которого он не смог бы довольно быстро открыть.
В тот раз он просто повертел в руках уже вырезанные и приготовленные для вырезания таблички и вскоре ушёл. А через недельку, когда Михалыч вновь зашёл к Игорю, то в разговоре попросил его вырезать для прапоров на вахту портрет Феликса Дзержинского.
- Михалыч, - отозвался на это Игорь, - Ну на хрена нам это надо? Для прапоров... Да ещё и портрет этого кровожадного ублюдка... -
- Да ты что, Игорь? - удивился Михалыч, - Они же за это уважать тебя будут. И лишний раз многого чего у тебя "не заметят". Ведь он же у них - вождь. Они же чуть не молятся на него. Да и попросил меня об этом Володя Михайлов. Я ему говорил, что ты художник-портретист. А он у них старший прапорщик. Мне с ним нужно иметь хорошие отношения. Вот я ему и пообещал. -
- Хорошо, Михалыч, - согласился Игорь на эти веские доводы, - Только у меня нет его портретов. Ты скажи Володе Михайлову, чтобы он принёс, какой ему больше нравится. А я сделаю всё как надо. -
Вскоре Михалыч принёс и портрет на листке, вырванном из какой-то книжки, и кусок толстой десятислойной фанеры, величиной с газетный лист, на которой нужно было вырезать этот портрет. Он сказал Игорю, чтобы тот сильно не спешил, чтобы прапора поняли, что это вырезание портрета, а не какие-то там "хухры-мухры".
Через неделю портрет Дзержинского был готов, и Михалыч унёс его на вахту, вложив между листов большой центральной газеты. Часа через полтора он вновь зашёл, улыбающийся, и положил на стол две пачки индийского чая и большую горсть шоколадных конфет, достав всё это из карманов своего офицерского плаща.